Директор Amnesty International в Украине: Я бы садилась хоть с чертом лысым за стол переговоров
Помещение, которое занимает украинское управление крупнейшей международной правозащитной организации Amnesty International – это несколько небольших кабинетов, расположенных в бывшей квартире в старом доме на Лукьяновке. Именно здесь происходят порой знаковые для истории Украины – да и, без преувеличения, мира – события.
Когда украинская Amnesty выпустила отчет о ситуации с нарушениями прав человека, в котором сообщалось о мародерстве, насилии, применении пыток к пленным бойцами батальона "Айдар", общество возмутилось.
Мол, не могут наши добровольцы и патриоты так себя вести. Такие отчеты, мол, порочат честь и достоинство украинских военных, а значит, организация, которая их выпускает – непатриотична. Следовательно, работает на Кремль.
Действительно, российская пропаганда не преминула воспользоваться столь смачной фактурой: по телевидению в России и на оккупированных территориях Донбасса распространились сюжеты о добровольцах-карателях, насилующих и убивающих повстанцев и мирных жителей.
Этот прецедент активизировал интересный процесс: стали вскрываться подобные случаи и в других добровольческих батальонах, а вскоре внутри руководства "Айдара" произошел окончательный раскол, и прежнего командира батальона Сергея Мельничука отправили в отставку, а в "Айдаре" провели "чистки".
Недавно его лишили депутатского иммунитета, а генпрокурор Виктор Шокин заявил, что Мельничуку за организацию преступной группировки угрожает пожизненное заключение.
Не меньшую бурю критики вызвало и заявление украинской Amnesty о том, что перемирие срывают не только боевики, но и украинские военные.
Каждый выходящий из маленького офиса правозащитников отчет – сенсация, каждая артикулируемая проблема – повод для пылких дискуссий.
"Украинская правда" подробно пообщалась с директором украинского управления Amnesty Татьяной Мазур. Она рассказала, как правозащитникам попадает информация о нарушениях прав человека на оккупированных территориях и в зоне АТО, почему во время войны правозащитники предпочитают правду замалчиванию, о внесудебных казнях, пытках, охоте на активистов ЛГБТ-сообщества и об отказе Украины выполнять обязательства по соблюдению прав человека на Донбассе.
– Amnesty International регулярно обвиняют в том, что вы выступаете не патриотично по отношению к Украине, потому что рассказываете про зверства добровольческих батальонов, про обстрелы армией мирных кварталов и так далее. Как вы на такие обвинения реагируете?
– Сначала напомню, что Amnesty International – это международная правозащитная организация, и на любую страну мы всегда смотрим с точки зрения прав человека.
Когда мы говорим о правах человека, мы не имеем ввиду какие-то абстрактные категории – право на светлое небо над головой, например, как некоторые фантазируют, – а права человека. Вот они, висят перед рабочим столом – это общая декларация прав человека ( Анастасия показывает на лист бумаги, висящий на стене – УП)
У нас нет политических симпатий – мы независимая организация. Безусловно, в условиях конфликта это делать особенно сложно. Если все смотрят на конфликт на востоке как на противостояние Украины и России, то мы смотрим с точки зрения соблюдения прав человека.
– Но война сама по себе в каком-то смысле тоже нарушение прав человека, потому что на войне людей убивают, так?
– Безусловно. К сожалению. Но бытует миф о том, что во время войны нет правил. Хочется, чтобы этот миф разбивали не только мы, но и политики, в том числе новые украинские политики. Во время любой войны действует международное право, Женевская конвенция.
Конфликт на востоке Украине – это не первый конфликт в истории человечества.
Человечество прошло две огромных мировых войны, и послевоенный период характеризуется тем, что общемировое сообщество пытается продумать, как избежать подобных жертв в будущем. Именно поэтому и была принята Женевская конвенция, а в ней записаны гуманные принципы. То есть войны допускаются, но то, как их ведут – совершенно другой вопрос. В конфликте ни в коем случае не должно страдать гражданское население, не должны применяться пытки и внесудебные казни, которые мы видели, и так далее.
– О каких внесудебных казнях речь?
– Это казни, которые описаны, в частности, в нашем последнем исследовании, которое вышло в конце мая.
Мы зафиксировали факты внесудебных казней по отношению к украинским военным. Есть видеозаписи, когда видно, что в плен берут украинских военных, которые живы на момент попадания в плен, а потом родственники получают труп.
То есть человек в плену, и с ним должны были гуманно обращаться, его должны были кормить, оказывать ему медицинскую помощь. Его нельзя было пытать и убивать. Такой стандарт.
А прошлой осенью, например, мы экспертно комментировали неправду, транслируемую российской пропагандой. Тогда были истерические сообщения о массовых убийствах, о могиле из 300-400 человек, женщин и беременных, со следами пыток.
Наши исследователи в тот момент находились неподалеку от места, где были якобы найдены эти могилы (недалеко от Донецка – УП), они быстро смогли туда попасть, и обнаружили три захоронения.
В одном были люди, судя по положению тел и повреждениям которых было понятно, что они погибли в результате военных действий. А в двух других могилах оказались тела со связанными за спиной руками и пулевыми отверстиями в виске.
И тут у нас зарождаются сомнения. На этом моменте я хочу подчеркнуть, что мы правозащитная организация, в которой работают прекрасные, талантливые и профессиональные исследователи, но они не следователи. Это означает, что окончательно точки над "i" должны расставить органы следствия и суда.
Своими отчетами мы пытаемся привлечь внимание к проблемам, которые возникают: это похищения, внесудебные казни, преступления добровольческих батальонов, пытки и жестокое обращение с пленными…
Мы видим некоторые тенденции и фиксируем их в наших отчетах. А каждый отчет заканчивается четким списком рекомендаций, где мы пишем, как можно исправить ситуацию, какие шаги для этого предпринять. Мы даже систематизируем, в какой орган власти они должны попадать.
Например, власть должна осуждать пытки. Все, начиная с президента и заканчивая мелкими милицейскими чинами, должны посылать четкий сигнал о том, что пытки неприемлемы.
– А президент хоть раз говорил об этом?
– Не слышали мы. Может, не все фильтруем, но был подходящий момент 26 июня - международный день солидарности с жертвами пыток, и лидеры Европейского союза сделали заявления по этому поводу.
По-моему, это была прекрасная возможность для господина Порошенко или господина Яценюка высказаться.
– Вы ожидали этого от них?
– Мы бы сильно приветствовали. Наверное, лучше не ожидать, а потом приятно удивляться, как, например, заявление президента перед Маршем равенства…
– К слову о том случае. Милиция сработала относительно хорошо – слаженно и самоотверженно. По-вашему, это связано с заявлением президента? Если бы он не выступил в поддержку марша, милиционеры повели бы себя по-другому?
– Уже третий год подряд Amnesty поддерживает Марш равенства. Точнее, первая попытка была в 2012-м, но тогда у нас не было возможности поддержать организаторов, они сами отменили марш, их побили во время пресс-конференции.
В 2013-м марш прошел без жертв, в полном окружении милиции. В 2014-м организаторы в последний момент приняли решение не выходить, потому что не было "зеленого света" от милиции.
В этом году, с одной стороны, их было достаточного много на месте проведения марша, и вели они себя действительно профессионально. Мы принесли соболезнования милиционерам, получившим повреждения, посещали в больнице Романа – так зовут милиционера, молодого парня, 26 лет, который получил самое серьезное ранение.
С другой стороны, этих жертв можно было избежать, если бы милиция переключилась на конструктивный диалог и начала готовиться на сутки раньше. У нас было три встречи с милицией, и все прошли неприятно для организаторов. "Зачем вам это? Да кто вас дискриминирует?" – приходилось отвечать на такие вопросы. Причем ведь все эти встречи проходили с участием нашего сотрудника и представителей дипломатического сообщества - от европейской делегации, посольства США, Голландии и т.д.
Конечно, сегодня ситуация по сравнению с 2013 годом изменилась, и больше людей с оружием, в том числе нелегальным, идет радикализация общества из-за того, что в стране военный конфликт с фактором внешней агрессии. Надеюсь, все эти ошибки учтут и в следующем году все пройдет намного лучше.
А также очень важный элемент сейчас – не вздохнуть с облегчением, что все живы –здоровы, а расследовать факты насилия. Все-таки и сотрудники милиции, и участники марша пострадали.
Но милиция расследует это по факту хулиганства. Гомофобный мотив не берется ко вниманию, а это плохо, потому что мы не называем вещи своими именами.
Есть группы в социальных сетях, которые называются zero tolerance, где публикуются фотографии организаторов ЛГБТ-марша. У правых радикалов это называется "сафари" – охота на участников и организаторов прайда. Можно ведь отследить по IP-адресам, кто это делает.
– Были случаи, когда и украинские чиновники распространяли информацию о людях, которые пропагандируют сепаратизм и пророссийские взгляды в Украине. К этому вы как предлагаете относиться?
– У каждого есть право на свободу самовыражения. Если нет призыва к насилию…
– Есть, например, сайты, где выкладываются адреса и телефоны людей. Это разве не призыв разобраться с тем или иным человеком?
– Где-то это ускользнуло от моего внимания, у нас не было позиции или оценки подобных инцидентов. Но скажу, что есть две проблемы. Суда Линча, безусловно, стоило бы избегать. Как мы можем рассчитывать, что суд Линча будет справедливым? Это ведь поощряет людей действовать в таком ключе. На каком-то этапе общество захочет восстановить справедливость, и начнется "мусорная люстрация" и так далее. Это очень опасная тенденция.
Мы критикуем власти, чтобы подталкивать к определенным действиям. Они должны понимать, что завтра в мусорном ящике могут оказаться они. Вообще хотелось бы, чтобы политические лидеры были аккуратнее с теми заявлениями, которые они делают, относились к своим словам более ответственно.
Можно их не любить и критиковать, но они лидеры, и очень многие следуют их примеру. Нужно разграничивать: с одной стороны, есть право на свободу самовыражения, но она не должна нарушать права других людей – на защиту персональной информации, например.
Если кто-то говорит, что тот или иной регион должен быть, по его мнению, каким-то иным, это с точки зрения права не проблема. Но если он говорит, что надо взять вилы и идти в этот регион воевать, это другое дело.
Сколько веков идет речь об отделении Шотландии от Великобритании? Есть даже политические партии, которые отстаивают идею независимости, и, по сути, они сепаратисты, но они делают это совершенно иначе, и сравнивать их с тем, что происходит у нас на востоке, невозможно.
– Ну, кстати, возможно ведь, что в будущем и в Украине появится партия, выступающая за отделение Донбасса.
– Возможно, но вот то, чего мы не увидели в Крыму, и чего я не вижу на востоке. Может, Крым и должен был стать независимым, и население, возможно, поддерживало его отделение, но ведь это не обсуждалось! Как люди могли на референдуме, который прошел через две недели после событий на Евромайдане, и после того, как полуостров наполнился людьми с оружием, свободно высказать свое отношение к такому сложному предмету дискуссии?
Я думаю, если бы была возможность для конструктивного обсуждения, все получилось по-другому.
– Кстати, в Крыму есть представители Amnesty?
– Нет, но у нас туда в феврале ездили трое исследователей, делали отчет к годовщине событий. Если коротко, ситуация там печальная.
– Это я к тому, что важно, чтобы там постоянно находилась правозащитная миссия. Может, хотя бы вместе с российскими представителями организации.
– Да, но это вопрос в первую очередь ресурсов. Нам бы хотелось, чтобы исследователи сидели по разным регионам, но у нас их не много. А второе - это проблема безопасности.
В Крыму работает совместная российско-украинская полевая миссия – общая инициатива российских и украинских правозащитников под руководством Андрея Юрова, но мы решили, что сделаем собственное исследование, потому что у нас большой актив – наработанный за 50 лет имидж организации, информации которой можно доверять. И очень важно привлекать к Крыму внимание, иначе он совсем выпадет из информационного поля.
А еще, ведь украинское правительство тоже могло бы сделать намного больше хотя бы для тех крымчан, что выехали с полуострова…
– И это не только о крымчанах, а о переселенцах вообще
– Конечно. Я понимаю, что это проблема нова для Украины.Это проблема, с которой мы раньше не сталкивались.
Раньше у нас количество беженцев измерялось тысячами, а теперь у нас сотни тысяч внутренне перемещенных лиц, и это очень большая проблема. Многие международные организации им помогают, но запрос должны формировать власти Украины, и это происходит не очень оперативно и эффективно, насколько нам известно.
– Вы поднимаете перед властями довольно острые вопросы. Например, вы заявляете об обстрелах мирного населения, и в некотором смысле вы оказываетесь в оппозиции к власти, которая заявляет обратное. Вам в работе ставят какие-то препятствия из-за того, что вы называете вещи своими именами?
– Сначала скажу насчет обстрелов. Гражданские гибнут, и тут не надо быть гением, чтобы это понять, ведь Донецк находится во власти сепаратистов.
Кроме того, известен прием, когда сепаратисты забегают в жилой дом, стреляют в сторону украинских войск, и из-за того, что нет высокоточного оружия, они стреляют в ответ и попадают в гражданский объект. В этом был расчет сепаратистов. Но ответственность разделяют две стороны.
Что касается препятствий, то я знаю, что многие нас недолюбливают. Более того, есть коллеги правозащитники, которые считают, что те же вопросы можно поднимать по-другому, кулуарно.
– Чтобы "не спугнуть"?
– Ну да, чтобы не кормить российскую пропаганду.
– Вы считаете, это неправильно?
– Я считаю, что и то, и то правильно, просто мы – смотрящая собака, мы славимся тем, что поднимаем острые проблемы. Кулуарно мы пытаемся продвинуть ратификацию Римского статута, хотя и не особо кулуарно. То, что мы выходим в публичную сферу, как правило, дает результат, власти начинают реагировать.
Объективных препятствий, проверок или угроз со стороны властей у нас не было. А вот в российской Amnesty ситуация очень сложная. Сначала там ввели закон об "иностранных агентах", но офис под него не попал, теперь вот появился закон о "нежелательных организациях". И сегодня нам говорят, что скоро всего ее объявят-таки нежелательной организацией. При этом российская пропаганда постоянно выдергивает из наших отчетов то, что им выгодно. Мы же и США критикуем, такие отчеты они тоже обожают.
Да, многие говорят: вот вы не патриоты, зачем вы наших ругаете? Но в то же время все наши отчеты находят отклик у очень многих людей. У нас постоянно растет количество активистов, и мы рассказываем людям, откуда берем информацию, как ее собираем, и это их переубеждает.
– А расскажите, как вы это делаете? Как вы понимаете, что данному источнику можно доверять? Как узнать, например, что участник батальона говорит правду, а не пытается манипулировать?
– Глобальная Amnesty, кстати, изменила структуру наших отчетов. Теперь каждый начинается с методологии, где детально объясняется, как мы пришли к выводам, данным в отчете.
Для нас очень важно поговорить с пострадавшим, первоисточником. Есть методология проведения интервью. Это глубинное интервью, нас интересуют детали, чтобы мы смогли все проверить. Во время интервью часто ощущается, есть ли неточности, и во многих случаях понятно, говорит ли человек правду.
Разговоры эти проходят конфиденциально, и мы пытаемся найти участников тех же событий и отдельно опросить. Важна документация. Мы пытаемся узнать, есть ли доказательства преступления. Если это жертва пыток, должны быть медицинские документы: рентгеновские снимки, показания медиков. Иногда нам сообщают что-то дополнительно партнерские организации. Вообще скрыть что-либо сейчас нереально, где-то оно все равно всплывет.
Наши исследователи не только ездят на места и говорят с участниками событий, но и занимаются кабинетной работой – часами просматривают видео, мониторят социальные сети.
– Почему многие считают, что поднимать вопросы соблюдения прав человека в военное время не стоит?
– Я думаю, что не совсем образовано наше общество пока что.
Давайте выйдем на улицу и спросим, какие существуют права человека. Не уверена, что многие ответят хотя бы приблизительно правильно на этот вопрос. Но я не хочу сильно критиковать украинское общество, потому что надо понимать, на каком этапе мы исторически находимся.
У нас только 24 года независимости, а до этого был ужасный Советский Союз, в котором категории гражданских прав вообще не существовало. То же мужеложство было преступлением. Трансформация общества и осознание, что Евромайдан и Марш равенства это однозначные с точки зрения прав человека явления, придет, но для этого надо работать, в том числе и нам.
Кстати, мы запускаем образовательную программу в области прав человека, и я с нетерпением жду, когда новая сотрудница начнет работать над ее разработкой.
– Насколько она будет масштабной?
– Приоткрою завесу тайны: это будет онлайн-образование, юзер-френдли. Грех не использовать новые технологи, да и надо учитывать контекст, в котором мы находимся - времени у людей мало, чтобы читать какую-нибудь научную статью о правах.
– Вернемся к теме войны. Фраза "стороны обвинили друг друга в обстреле" уже стала классикой, и по сути это манипуляция, которая применяется обеими сторонами. Как в такой ситуации сохранять объективность и доверие к информации?
– Говорить правду.
– Ну так это и есть, по сути, правда, но она замыливает взгляд на общую картину.
– Вспомню еще раз историю про батальон "Айдар". В конце августа с востока Украины вернулся наш исследователь (он подчиняется британскому руководству – УП) и рассказал про нарушения "Айдара".
Нашей первой реакцией был шок. Потом мы созвали брифинг, и наш генеральный секретарь взял огонь на себя: сначала заявил, что конфликт носит международный характер, а Россия является стороной, а потом рассказал про нарушения"Айдара". У нас было сложный разговор в офисе. Мы априори доверяем исследователям и хотели понимать, как была собрана информация, с кем велись разговоры. Мы провели работу с активистами и сторонниками, объяснили им, что и как.
Наша задача – не поднять шум, а быть услышанными и понятыми. После того брифинга у нас была встреча в Генпрокуратуре, и нам сказали, что уже есть уголовные дела по "Айдару". А потом нам начали звонить люди и рассказывать, что пострадали от действий людей из батальона.
– А на оккупированной территории ваши исследователи появляются?
– Да, тот же Крассимир Янкив. Есть еще одна исследовательница…
– Есть какая-то официальная договоренность с той стороной?
– Нет никакой договоренности. Наши исследователи едут банально сами. Стены же там нет.
– Но есть фактор опасности.
– Да, это всегда большой риск. Риск попасть под пули, и, как правило, там, где идут активные бои, гибнут и гражданские, которых важно было бы опросить. До недавнего времени они получали аккредитацию на территории "ДНР" и проблем не было…
– Несмотря на то, что вы, по их мнению, агенты Госдепа?
– Может, они просто до конца не разбирались, кто это. А может, они претендуют на то, что они не сепаратисты, а повстанцы, борющиеся за правое дело, поэтому в глазах мирового сообщества хотят выглядеть более-менее пристойно. Это нам в чем-то помогает.
Но в первых числах июня в "ДНР" и "ЛНР" был принят указ о запрете деятельности международных общественных организаций, которые сотрудничают с Киевом.
Что это означает, мы не знаем, но любой наш отчет возьми – он не понравится никому из представителей "ДНР" и "ЛНР". Кроме того, нужно понимать, что если в Украине меня, например, обокрали, я знаю, как действовать и кому жаловаться, на какие законы опираться, а там все это призрачно. Но нам важно туда попадать.
Наш исследователь, например, увидел в Донецке стихийный рынок, где люди распродают все, что только можно. Благодаря таким моментам ты начинаешь понимать, что там происходит. Мы слышим отчеты чиновников, в первую очередь, о смертях украинских военных, а человеческие истории теряются на этом фоне. А они как раз и важны для понимания того, что происходит на Донбассе.
– Кто, по вашему, ответственен за гуманитарную ситуацию, которая там сложилась?
– Сложно сказать, потому что эта ситуация постоянно меняется.
– Но есть показатели, которые неизменны: из-за блокады в регион не поступают лекарства. Инсулин, например.
– По моему личному мнению, решение блокировать регион было не самым правильным. Очень многие люди оказались в катастрофической ситуации. Насколько я знаю, многие аспекты стали источником для коррупции.
Например, нам недавно позвонила наша сторонница, учительница, преподававшая права человека в 90-х и организовывала наши мероприятия. Она украиноязычная, сын в Киеве, а она осталась в Торезе, потому что родители невыездные, да и вообще, переехать сюда непросто. Так вот, она звонила и рыдала. Когда заблокировали регион, многие пенсионеры, в том числе ее мама, оформились в других городах и получают пенсию на банковский счет, но вынуждены периодически туда ездить. Снять деньги они в своем городе не могут, потому что банки не работают, а цены там катастрофические.
Я не политик, поэтому я не могу сказать, насколько это было правильным для государства. Но для людей, которые там – вероятно, нет. Чтобы я сделала по-другому?
Мне кажется, нужно было дать больше гарантий для внутренне перемещенных лиц. Мы воюем за кусок территории или за людей? Что для государства является приоритетным? Если это люди, то создайте условия для тех, кто действительно хочет быть в составе Украины. А дальше уже разбирайтесь с землей.
– Насколько я знаю, представители международных организаций – ООН, Uniсef и другие – не могут официально провозить гуманитарную помощь на оккупированные территории, поэтому передают ее через волонтеров. Почему в условиях такого рода конфликта нельзя изменить некоторые правила? Да и вообще, не пора ли подстроиться под новые условия и правозащитным, и благотворительным организациям?
– Мне трудно комментировать правила других организаций, но могу сказать, что то, что происходит на востоке, не уникально. Та же сирийская ситуация, там есть много похожих нюансов. Или вот "Исламское государство" набирает оборот. Эти кризисы возникают в разных странах мира.
Когда мы публиковали наш последний годовой отчет по миру, то говорили о том, что эти квазигосударства и конфликты вокруг них являются самым большим источником нарушения прав человека. И они вызывают за собой вторую большую проблему – приток беженцев и внутренне перемещенных лиц.
Мир меняется, и мы тоже пытаемся подстроиться и правильно отреагировать на возникающую ситуацию, но не всегда это происходит быстро. Предполагаю, что в других организациях происходит точно также, и они думают над изменением своих правил, но это займет какое-то время. Одна из наших стратегических целей на ближайшие пять лет – реакция на кризисные ситуации.
– Украина отказалась от своей ответственности за нарушение прав человека на Донбассе. Можете объяснить, как такое вообще возможно?
– Это возможно. В данном случае речь шла о европейской конвенции и нескольких других документах. Если государство взяло на себя обязательства по защите прав человека, а потом поняло, что не может эти обязательства выполнить, то может честно об этом заявить. В данном случае – потому что нет физического доступа к территории.
– Наверное, это не очень хорошо сказывается на имидже страны, не так ли?
– Это был логический шаг, который стоило сделать намного раньше.
– Раньше – это когда?
– Украина внесла изменения в некоторые законы в связи с АТО, в частности, в уголовно-процессуальный кодекс. Там есть норма о том, что человек без санкции суда может содержаться в СИЗО всего 72 часа. Это – норма Конституции и европейского права. А депутаты увеличили этот срок до 30 дней. Это неприемлемо. Такие инициативы противоречат духу и нормам европейской конвенции.
Кроме того, государство Украина не имеет объективной возможности защищать и гарантировать права человека на той территории.
– А переложить обязанности на Россию разве может?
– Нет, конечно! И не уверена, что в постановлении это вообще есть. Ну, и Украина не полностью отказалась от соблюдения прав человека, а лишь частично. Потому что казни и пытки находятся под абсолютным запретом.
Но украинская власть могла бы сделать гораздо больше для соблюдения прав человека – ратифицировать тот же международный уголовный суд (МУС учрежден на основе Римского статута, который до сих пор не ратифицирован Украиной - УП), который расследует тяжкие международные преступления – геноцид, преступления против человечности, военные преступления.
Если бы Украина присоединилась к нему, намного более эффективно начали бы работать украинские правоохранители, в том числе военная прокуратура. А военные начальники лучше думали бы о том, как вести войну.
Однако вместо того, чтобы присоединиться к клубу государств, которые уважают международное гуманитарное право, мы слышим глупые заявления со стороны украинских политиков о том, что российский фильм "Крым. Путь домой" выслан в международный суд в качестве доказательства преступлений Путина. А глупые они потому, что в том, что касается Крыма, не было состава тех преступлений, которым занимается МУС.
– На чем, по-вашему, можно построить мир?
– Я не являюсь специалистом в таких конфликтах, но мне бы хотелось, чтобы мир был достигнут путем переговоров, а не военными решениями. Как бы это ни звучало философски, но человеческая жизнь является очень большой ценностью. Мне очень больно, когда гибнут люди – гражданские, украинские военные, сепаратисты. Это очень страшно. Клубок насилия наматывается, и чем больше жертв, тем сложнее будет его распутать. Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы мир был достигнут путем переговоров. Я бы садилась хоть с чертом лысым за один стол.
Сейчас у Украины есть беспрецедентная поддержка мирового сообщества – и моральная, и материальная, и экспертная. Для того, чтобы ее не потерять, Украина должна вести себя в этом конфликте очень достойно. Если противостоящая нам сторона нарушает права человека, это не повод для наших военных нарушать.
Войн много. Частью миротворческого процесса является справедливое судебное разбирательство во всем, что происходило, и привлечение к ответственности тех, кто нарушал права человека и совершал военные преступления.
Мне кажется, Украине уже пора задумываться, как это будет. Для пострадавших война не закончится, пока не будет сатисфакции. Им важно получить ответы на многие вопросы и компенсацию в глобальном смысле слова.
Кроме того, коммуникационная стратегия властей могла бы быть намного лучше. С российской пропагандой сложно бороться, но нужно это делать всеми возможными способами.
А еще нужно думать не только о войне, но и о том, какое государство мы строим. Возможно, в это стоит инвестировать даже больше. Потому что последнее, в чем заинтересован Путин – реформированная Украина. Ему нужно государство без изменений.
Катерина Сергацкова, УП
