Леся Гонгадзе: Я оставляю за собой право задавать вопросы прокуратуре
Пятница, 21 мая 2004, 17:32
Если бы Георгия не похитили и не убили четыре года назад, ему бы сегодня исполнилось 35 лет. Вероятно, это событие никто бы не заметил, кроме его многочисленных друзей. Наверное, этот парень, который избрал силуэт Дон Кихота эмблемой своей Интернет-газеты, искренне бы угощал всех вокруг. Но сегодня Леся Гонгадзе, его мать, не макнет уст. Разве только в память о сыне.
Мы виделись с ней неделю назад, во Львове. Мать погибшего журналиста до сих пор не решила для себя вопрос, который не оставляет ее в покое четвертый год: на самом ли деле тело, найденное в Тараще принадлежит моему сыну? Как понять прокуратуру, которая сначала убеждала меня, что мой сын жив, а позже с той же уверенностью сказала, что он умер? Как те же люди могут заявлять одно и потом говорить противоположное?"
Ее большие зеленые глаза, в которых навсегда застыла боль, смотрят прямо перед собой. Элегантная и достойная, она не утратила своей энергии и протеста. Через три года, как не стало ее сына, она и дальше отказывается подписывать документы, которые бы позволили похоронить останки из таращанського леса. "Я больше никому не доверяю", — объясняет она.
Позже она добавит: "Я хочу еще оставить себе возможность задавать вопросы прокуратуре". Согласиться на погребение означало бы для нее на самом деле смириться, что ее сына смогут забыть, и что виновные никогда не будут наказаны. Но Леся Гонгадзе не из тех женщин, которые опускают руки.
Сейчас она работает во львовской больнице, где находятся больные СПИДом. Все эти страдания, это горе не отталкивают ее. Она разговаривает, как врач, ее слова просты и конкретны, независимо, говорит она о чужой болезни или о трупе собственного ребенка, высокого 31-летнего парня, который любил "совать свой нос повсюду" и "не слушал как следует свою мать". "Все беды случаются из-за этого, - говорит она, - из-за того, что дети не слушаются достаточно своих матерей". Я говорила ему: "У тебя двое детей. Оставь политику". Но позволит ли сердце жить лишь для себя, когда ты сын такой женщины, как Леся?
Мы идем по львовской мостовой, блестящей от дождя. Кое-где виднеются украинские флаги, которые подняли на день Победы. Леся ведет меня к самой площади перед Оперой. На аллее напротив вырастает молодой клен, посаженный в память о ее сыне. Об этом надпись на плите. Леся достает платочек, чтобы вытереть капли дождя, которые упали на металлическую доску. Немного дальше был установлен портрет Гии, который подарил художник. Портрет под открытым небом, с подписью: "Сердце Гонгадзе бьется в наших душах". Несколько месяцев назад, ночью неизвестные уничтожили портрет. Его заменили простой фотографией.
Мы входим в один из тех чайных салонов в венском стиле с ароматами, которые предают неповторимый шарм Львову, Леся настаивает, чтобы я съел все пирожные, которые там были. Она упоминает о другом трауре, по своему племяннику, который в один декабрьский вечер вышел с друзьями из дома и больше не вернулся, а потом, полгода назад, было найдено тело, которое, возможно, принадлежит парню. Виновных, говорит Леся, не искали.
Леся рассказывает, что теперь боится посещать близких. Опасается принести несчастье. И вместе с тем она рассказывает, как десятки людей обращаются к ней. Все, кто пережил подобное. "Они думают, что их заставляют хоронить детей, которые на самом деле не их дети. Они утратили веру в правосудие". Люди идут к Лесе, чтобы поделиться своей растерянностью. "Вот так, - констатирует она, - я стала символом печали. Когда люди смотрят на меня, они часто плачут. Каждый понимает, что мог бы оказаться на моем месте".
Леся считает, что в Украине до сих пор не было проявлено воли, чтобы довести расследование до конца. "Кучме следовало бы сказать лишь одно слово, и виновных бы арестовали". К сожалению, Кучма молчит. Надеясь, что заговорит он, или его преемник, Леся просит меня попробовать с чаем еще один кусочек струделя.
Мы виделись с ней неделю назад, во Львове. Мать погибшего журналиста до сих пор не решила для себя вопрос, который не оставляет ее в покое четвертый год: на самом ли деле тело, найденное в Тараще принадлежит моему сыну? Как понять прокуратуру, которая сначала убеждала меня, что мой сын жив, а позже с той же уверенностью сказала, что он умер? Как те же люди могут заявлять одно и потом говорить противоположное?"
Ее большие зеленые глаза, в которых навсегда застыла боль, смотрят прямо перед собой. Элегантная и достойная, она не утратила своей энергии и протеста. Через три года, как не стало ее сына, она и дальше отказывается подписывать документы, которые бы позволили похоронить останки из таращанського леса. "Я больше никому не доверяю", — объясняет она.
Позже она добавит: "Я хочу еще оставить себе возможность задавать вопросы прокуратуре". Согласиться на погребение означало бы для нее на самом деле смириться, что ее сына смогут забыть, и что виновные никогда не будут наказаны. Но Леся Гонгадзе не из тех женщин, которые опускают руки.
Сейчас она работает во львовской больнице, где находятся больные СПИДом. Все эти страдания, это горе не отталкивают ее. Она разговаривает, как врач, ее слова просты и конкретны, независимо, говорит она о чужой болезни или о трупе собственного ребенка, высокого 31-летнего парня, который любил "совать свой нос повсюду" и "не слушал как следует свою мать". "Все беды случаются из-за этого, - говорит она, - из-за того, что дети не слушаются достаточно своих матерей". Я говорила ему: "У тебя двое детей. Оставь политику". Но позволит ли сердце жить лишь для себя, когда ты сын такой женщины, как Леся?
Мы идем по львовской мостовой, блестящей от дождя. Кое-где виднеются украинские флаги, которые подняли на день Победы. Леся ведет меня к самой площади перед Оперой. На аллее напротив вырастает молодой клен, посаженный в память о ее сыне. Об этом надпись на плите. Леся достает платочек, чтобы вытереть капли дождя, которые упали на металлическую доску. Немного дальше был установлен портрет Гии, который подарил художник. Портрет под открытым небом, с подписью: "Сердце Гонгадзе бьется в наших душах". Несколько месяцев назад, ночью неизвестные уничтожили портрет. Его заменили простой фотографией.
Мы входим в один из тех чайных салонов в венском стиле с ароматами, которые предают неповторимый шарм Львову, Леся настаивает, чтобы я съел все пирожные, которые там были. Она упоминает о другом трауре, по своему племяннику, который в один декабрьский вечер вышел с друзьями из дома и больше не вернулся, а потом, полгода назад, было найдено тело, которое, возможно, принадлежит парню. Виновных, говорит Леся, не искали.
Леся рассказывает, что теперь боится посещать близких. Опасается принести несчастье. И вместе с тем она рассказывает, как десятки людей обращаются к ней. Все, кто пережил подобное. "Они думают, что их заставляют хоронить детей, которые на самом деле не их дети. Они утратили веру в правосудие". Люди идут к Лесе, чтобы поделиться своей растерянностью. "Вот так, - констатирует она, - я стала символом печали. Когда люди смотрят на меня, они часто плачут. Каждый понимает, что мог бы оказаться на моем месте".
Леся считает, что в Украине до сих пор не было проявлено воли, чтобы довести расследование до конца. "Кучме следовало бы сказать лишь одно слово, и виновных бы арестовали". К сожалению, Кучма молчит. Надеясь, что заговорит он, или его преемник, Леся просит меня попробовать с чаем еще один кусочек струделя.
