Беженец Сергей Шолох: "Надо будет красить заборы – буду красить заборы"
Понедельник, 9 августа 2004, 12:36
Руководитель уничтоженного радио "Континент" и один из свидетелей в деле Гонгадзе Сергей Шолох приехал в Вашингтон в качестве беженца. Он прилетел из Польши, где провел пять месяцев и одну неделю, работая над книгой и своими эмиграционными делами. Сергей согласился дать интервью корреспонденту "Украинской правды" в Вашингтоне.
– Сергей, приветствуем вас на Вашингтонской земле. Какой у вас сейчас юридический статус?
– У меня статус беженца, не политическое убежище. Подчеркиваю, статус беженца. Что это означает – я точно еще не знаю. Как пройдут первые дни – абсолютно не знаю. Должен сказать, что немножко вчера был шокирован, когда вас увидел. Я думал, меня встретит представитель какой-то там организации, меня запхнут на квартиру и я буду сидеть как минимум до понедельника, смотреть в окно, а уже потом начну разбираться, что дальше делать.
Честно, не ждал, что меня встретит кто-то из украинцев и так вот нормально, по-человечески, на более понятном мне языке проведет ликбез. Я признателен. Я думаю, вы увидели это вчера.
– Собираешься ли ты осесть и жить в Вашингтоне?
– Попробую осесть в Вашингтоне. Очень хочу надеяться, что у меня выйдет. Не потому что это столица Соединенных Штатов или мира. Для бытовой жизни, для начала в особенности – это не лучший город, потому что он сложный, не дешевый и здесь холодно зимой.
– Какая сейчас ситуация с Радио Континент?
– Дело обстоит так, что тогда, когда 3 марта радио разгромили - на что я не надеялся, думал, что все будет иначе - все в том состоянии и осталось. Технику конфисковали. Никто ее не возвращал, помещение опломбировано, там поменяны замки. Работники – где кто сумел устроиться.
В июне Украина ратифицировала протокол Европейского соглашения по правам человека, согласно которому уже не имели бы права это делать официально, юридически. То есть, если бы радио просуществовало бы к тому времени, то этот протокол дал бы иммунитет до завершения рассмотрения в Европейском суде. Но произошло так, что к тому времени радио уже не было.
Теперь остается надеяться на положительное решение Европейского суда. Когда оно будет – не знаю. Там много дел, большая очередь. Если это будет положительное решение, тогда надо будет надеяться на то, что Украина решит этот вопрос, выполнит решение. Это сложный процесс, так как законодательно не определено, как и кто должен решение выполнять. Ну, принимает решение Европейский суд. Там не будет сказано, что выдать лицензию или не выдать лицензию, кто это будет делать.
Просто будет указано, что мои права были нарушены и Украина должна их восстановить. А дальше кто это будет восстанавливать? Нацсовет, Минюст или суд? Этого нигде нет. Закон о выполнение решения Европейского суда Кучма ветировал шесть раз и до сих пор он не принят.
Без этого закона никто не будет знать, что с этим решением делать. Поэтому все будет зависеть от политической воли власти, которая к тому времени будет.
– Ты надеешься, что выборы в октябре изменят ситуацию?
– Мне единственное, что остается – надеяться на это. Насколько это будет смена власти – неизвестно. Надеюсь, что если прийдет демократический президент, то мне будет проще с радио решить вопрос.
Возможно даже, это будет сделано до решения Европейского суда. Возможно, будут ждать решения, не знаю. А если власть останется такой, как она есть, то надеяться на то, что они выполнят решение абсолютно нет оснований. Единственное, что мне останется ждать – это финансовая сатисфакция.
– Ты один из ответчиков в судебном иске против "Украинской правды". Ты собираешься принимать участие в суде?
– Я об этом читал в прессе. Все что я знаю – это то, что я читал в прессе, ну и по телефону мне друзья говорили. Ни разу мне не пришла никакая повестка. Я в Украине даже не имею адреса, по которому я живу. Я не прописан и не зарегистрирован в Украине, потому что когда вышел закон об обязательной регистрации – меня уже в Украине не было.
В принципе суду даже трудно определить, куда посылать эту повестку. А поскольку ответчик не появляется в суде и нет подтверждения, что мне была вручена повестка, суд не может проходить. То есть там определенная коллизия правовая. Это, во-первых. Во-вторых, надо ли это истцам? На последний суд они не явились. Как это понимать?
– С твоей точки зрения, какой была цель их иска?
– Они и сами не верили, что могут победить. И те 10 тысяч каждому, которые они требуют – не является главной целью. Тот факт, что они переделали иск, что он был сначала к "Украинской правде" и против "Украины молодой", а потом персонально ко мне, Алене Притуле и Елене Зварич. Я думаю, что это был чистый ПиАр.
– ПиАр кого?
– Их самих. Я знаю, что все проекты, которые они начинали – они не выполнили по определенным причинам. Им нужно где-то продаваться, а для этого нужно постоянно быть на слуху.
Мне кажется, что они таким образом, что они что-то там придумывают, какие-то проекты работы с прессой или что-то такое, пытаются продемонстрировать провластным политикам, в первую очередь, и попасть в какие-то там предвыборные штабы в роли каких-то технологов или чего-то такого.
МНЕ ПЕРЕДАЛИ СЛОВА ГЕНЕРАЛА ФЕРЕ: "МЫ ЭТОГО ЕВРЕЯ ШОЛОХА ПРЕДУПРЕЖДАЛИ..."
– Какая была основная причина твоего выезда за границу?
– Прежде всего - то, что я решил взять в эфир радио "Свободу". Я понимал, что это последняя капля. Раньше так было, что все, кому отвечали отказом на других каналах, приходили ко мне и я их брал. Я знал, что когда власть выбросила "Свободу" из украинского эфира, а я их беру – они так это не оставят.
Я надеялся, что если буду находиться физически за границей, то это даст возможность продержать радио несколько месяцев в эфире до выборов. Так как действовать можно было только через меня лично: на меня нарисовать уголовное дело, показать что у меня там будет тюрьма - и я или соглашусь вести себя так, как они требуют, или реально сажусь в тюрьму. Я думал, что находясь за границей я обезопашусь от этого. Это во-первых.
Во-вторых, есть дело Гонгадзе, где я прохожу свидетелем. Есть люди, которые имеют непосредственное отношение, если не к убийству, то к похищению Гонгадзе. Я не могу об этом много говорить, так как давал подписку о неразглашение.
И должен это выполнять, потому что являюсь гражданином Украины независимо от моего статуса. Любая страна, Америка в том числе, не приветствует разглашения тайны следствия. Но это и есть две причины, из-за которых я убежал. Меня предупредили просто, что не должно быть живого свидетеля.
– Вам угрожали лично?
– Да.
– Вы можете больше об этом рассказать?
– Это два случая... Еще в 2002 году, когда я говорил о человеке, который непосредственно похищал Гонгадзе, говорил в прессе. Я сначала говорил об этом и в Прокуратуре, и в милиции, но меня убеждали, что это не так, что это не имеет отношения к делу.
Я ощущал, что именно здесь надо копать правду. И мне передали такое телефонное "последнее китайское предупреждение". Как это расшифровывается, что это означает, я не знал. Продолжал все равно в прессе давать интервью, рассказывать об этом. Потом мне просто передали два таких генерала Эдуард Фере и Колондович. Сказали: "Мы этого еврея Шолоха предупреждали..."
Не знаю, откуда они взяли, что я еврей. Но, мол, раз он не заткнулся, говорит много, то мы его пустим по грузинскому варианту. Но тихо и без шума. После этого я сделал заявление в СБУ, прессу.
Было несколько таких угроз, но они не срабатывали из-за огласки. Потом перед выездом моим меня пытались схватить. Это было в субботу, 21 февраля. Мне позвонил человек, который назвался следователем Печерского отдела милиции. В субботу, около 19 часов вечера. Сказал, что за мной сейчас приедут, заберут меня на допрос.
Я долго убеждал его по телефону, что я никуда не пойду. Для того, чтобы мене пригласить на допрос – мне нужно прислать официальное приглашение. Это во-первых.
Во-вторых, это суббота, февраль месяц. В это время уже темно на улице. Он настаивал, что меня должны доставить, что есть приказ о моем принудительном препровождение на допрос. Я отказался, сказав "Сорри, ребята. Так же и Гию забрали. Тоже была суббота вечер, темное время. Никуда не поеду".
К тому времени у меня была договорена встреча с Ярославом Кошивым, в кафе. Я вышел из дома, ко мне подошли двое. Показали удостоверение. Я их не рассматривал, темно было. Да и удостоверения можно купить на базаре за 10 баксов.
И какая-то бумажка, в которую я тоже не вчитывался. Они сказали, что это постановление о моем принудительном препровождение на допрос. Я пытался им тоже логически что-то досказывать, что я никуда не пойду.
Но я четко понимал, что их было двое, на улице не было видно машины, на которой они собирались вести меня на допрос. Я понял, что не на метро же меня будут принудительно везти, ведь где-то есть машина, и почему-то она прячется. И потом я услышал по "уоки-токи" что-то типа "первый, первый, я второй".
Я побежал. Они погнались за мной. Я понимал, что они моложе и натренированные, а я к тому времени тренировался, в основным, пивом. Долго убегать от них я не смог бы. Надо было работать мозгами, а не ногами. Я забежал за дом, там такой большой куст китайской вишни. Она развесистая такая. Я за него упал, и они пробежали дальше. Я подождал секунд 10-15, а тогда поднялся и – в другую сторону. После этого я уже дома не жил. Прятался у друзей.
На следующий день в воскресенье я встретился со своим знакомым из Печерского отдела. Он на пенсии, но мы имеем с ним хорошие контакты. Он пообещал о мне узнать. Когда мы вечером встретились в тот же день, он сказал: "Сергей, тебе нужно завтра, завтра же пересечь границу".
Он сказал, что на субботу был назначен принудительный привод, следующий допрос назначен на понедельник, десять утра, а после того, как я трижды не явлюсь, то на меня подадут в розыск.
А если на меня подадут в розыск – я буду на всех пограничных переходах. И я уже тогда просто никуда не выеду. Внутри страны можно прятаться, но как долго?
В понедельник я не смог выехать, так как надо было много закончить дел. Я выехал в субботу. Этот знакомый объяснил, что это очень просто, почему в субботу принудительный привод. Такая практика есть. Тебя закрывают в камере. В это время нет руководства. Если что-то не так вышло, накажут дежурного.
В камеру меня должны были посадить с какими-то урками, которые бы меня лупили постоянно. Я бы не спал, не ел бы и в понедельник измученный должен был бы встретиться на допросе. Пришли бы какие-то люди, сказали, что это какая-то дурка, что мы можем тебе помочь, одним словом предложили бы сотрудничество. Если бы я не согласился сразу, ждали бы пока я не был готов. Поэтому я решил бежать.
Потом я понял, почему мне удалось так долго удерживать "Континент" в эфире. Я никогда не думал, что я такой умный стратег и тактик, что могу с государственной системой бороться и что они не могут меня закрыть.
Но почему-то столько лет это продолжалось. Периодически появлялись какие-то конфликты, которые легко через печать гасили. Скорее всего, они сами эти конфликты организовывали и дальше не шли. Они из меня создавали оппозиционное радио. И они не закрывали, они хотели использовать его дальше.
И вот когда состоялась встреча с Воротник и Самбур... Я не знаю, чтобы они снова не подали в суд на это... Тогда все стало ясно. Что им надо было додержать радио, скажем, до лета, с оппозиционным имиджем. Наоборот, подогревали доверие слушателей к радио.
А потом уже бы не успели разобраться, что же с радио вышло. Я должен был бы выполнять, что они скажут. Они бы делали информационные программы, они бы расставляли акценты и потом со ссылкой на мое радио и имидж такой доверительный это шло бы в другую прессу и каналы. Вот таким образом его и использовали бы.
– Чем ты собираешься заниматься в Вашингтоне? Работать по профессии?
– По профессии я не думаю, какая у меня профессия? Я прораб. Я что умею делать, так это заставлять других работать. Здесь таких как я много. Сейчас буду писать книжку, однозначно. Не знаю, пока, где я на это деньги найду, но буду искать.
А самое главное, что я буду здесь делать – это как-то двигать тему восстановления вещания "Континента". Буду также искать возможность принимать участие в проектах, направленных на Украину, не для какой-то политической партии, власти или режима, как говорят, а для Украины. Первое – это проблемы свободы слова. Это то, что я знаю и людей знаю в Украине, и это то, что болит и то, чем занимался последние 10 или больше лет.
Второе – проблемы построения гражданского общества. Если я здесь найду место, где я могу быть полезным, я буду безумно счастливым человеком.
Если же нет, то я очень люблю ездить за рулем. Неплохо вожу машину. Буду таксидрайвером. Выучу все окраины. Не пропаду. Амбиций у меня нет. В Америке меня никто не ждал. Никто с распростертым объятиями встречать не будет и кричать: "Вот здесь твое золото".
Надо будет красить заборы – буду красить заборы.
– Сергей, приветствуем вас на Вашингтонской земле. Какой у вас сейчас юридический статус?
– У меня статус беженца, не политическое убежище. Подчеркиваю, статус беженца. Что это означает – я точно еще не знаю. Как пройдут первые дни – абсолютно не знаю. Должен сказать, что немножко вчера был шокирован, когда вас увидел. Я думал, меня встретит представитель какой-то там организации, меня запхнут на квартиру и я буду сидеть как минимум до понедельника, смотреть в окно, а уже потом начну разбираться, что дальше делать.
Честно, не ждал, что меня встретит кто-то из украинцев и так вот нормально, по-человечески, на более понятном мне языке проведет ликбез. Я признателен. Я думаю, вы увидели это вчера.
– Собираешься ли ты осесть и жить в Вашингтоне?
– Попробую осесть в Вашингтоне. Очень хочу надеяться, что у меня выйдет. Не потому что это столица Соединенных Штатов или мира. Для бытовой жизни, для начала в особенности – это не лучший город, потому что он сложный, не дешевый и здесь холодно зимой.
– Какая сейчас ситуация с Радио Континент?
– Дело обстоит так, что тогда, когда 3 марта радио разгромили - на что я не надеялся, думал, что все будет иначе - все в том состоянии и осталось. Технику конфисковали. Никто ее не возвращал, помещение опломбировано, там поменяны замки. Работники – где кто сумел устроиться.
В июне Украина ратифицировала протокол Европейского соглашения по правам человека, согласно которому уже не имели бы права это делать официально, юридически. То есть, если бы радио просуществовало бы к тому времени, то этот протокол дал бы иммунитет до завершения рассмотрения в Европейском суде. Но произошло так, что к тому времени радио уже не было.
Теперь остается надеяться на положительное решение Европейского суда. Когда оно будет – не знаю. Там много дел, большая очередь. Если это будет положительное решение, тогда надо будет надеяться на то, что Украина решит этот вопрос, выполнит решение. Это сложный процесс, так как законодательно не определено, как и кто должен решение выполнять. Ну, принимает решение Европейский суд. Там не будет сказано, что выдать лицензию или не выдать лицензию, кто это будет делать.
Просто будет указано, что мои права были нарушены и Украина должна их восстановить. А дальше кто это будет восстанавливать? Нацсовет, Минюст или суд? Этого нигде нет. Закон о выполнение решения Европейского суда Кучма ветировал шесть раз и до сих пор он не принят.
Без этого закона никто не будет знать, что с этим решением делать. Поэтому все будет зависеть от политической воли власти, которая к тому времени будет.
– Ты надеешься, что выборы в октябре изменят ситуацию?
– Мне единственное, что остается – надеяться на это. Насколько это будет смена власти – неизвестно. Надеюсь, что если прийдет демократический президент, то мне будет проще с радио решить вопрос.
Возможно даже, это будет сделано до решения Европейского суда. Возможно, будут ждать решения, не знаю. А если власть останется такой, как она есть, то надеяться на то, что они выполнят решение абсолютно нет оснований. Единственное, что мне останется ждать – это финансовая сатисфакция.
– Ты один из ответчиков в судебном иске против "Украинской правды". Ты собираешься принимать участие в суде?
– Я об этом читал в прессе. Все что я знаю – это то, что я читал в прессе, ну и по телефону мне друзья говорили. Ни разу мне не пришла никакая повестка. Я в Украине даже не имею адреса, по которому я живу. Я не прописан и не зарегистрирован в Украине, потому что когда вышел закон об обязательной регистрации – меня уже в Украине не было.
В принципе суду даже трудно определить, куда посылать эту повестку. А поскольку ответчик не появляется в суде и нет подтверждения, что мне была вручена повестка, суд не может проходить. То есть там определенная коллизия правовая. Это, во-первых. Во-вторых, надо ли это истцам? На последний суд они не явились. Как это понимать?
– С твоей точки зрения, какой была цель их иска?
– Они и сами не верили, что могут победить. И те 10 тысяч каждому, которые они требуют – не является главной целью. Тот факт, что они переделали иск, что он был сначала к "Украинской правде" и против "Украины молодой", а потом персонально ко мне, Алене Притуле и Елене Зварич. Я думаю, что это был чистый ПиАр.
– ПиАр кого?
– Их самих. Я знаю, что все проекты, которые они начинали – они не выполнили по определенным причинам. Им нужно где-то продаваться, а для этого нужно постоянно быть на слуху.
Мне кажется, что они таким образом, что они что-то там придумывают, какие-то проекты работы с прессой или что-то такое, пытаются продемонстрировать провластным политикам, в первую очередь, и попасть в какие-то там предвыборные штабы в роли каких-то технологов или чего-то такого.
МНЕ ПЕРЕДАЛИ СЛОВА ГЕНЕРАЛА ФЕРЕ: "МЫ ЭТОГО ЕВРЕЯ ШОЛОХА ПРЕДУПРЕЖДАЛИ..."
– Какая была основная причина твоего выезда за границу?
– Прежде всего - то, что я решил взять в эфир радио "Свободу". Я понимал, что это последняя капля. Раньше так было, что все, кому отвечали отказом на других каналах, приходили ко мне и я их брал. Я знал, что когда власть выбросила "Свободу" из украинского эфира, а я их беру – они так это не оставят.
Я надеялся, что если буду находиться физически за границей, то это даст возможность продержать радио несколько месяцев в эфире до выборов. Так как действовать можно было только через меня лично: на меня нарисовать уголовное дело, показать что у меня там будет тюрьма - и я или соглашусь вести себя так, как они требуют, или реально сажусь в тюрьму. Я думал, что находясь за границей я обезопашусь от этого. Это во-первых.
Во-вторых, есть дело Гонгадзе, где я прохожу свидетелем. Есть люди, которые имеют непосредственное отношение, если не к убийству, то к похищению Гонгадзе. Я не могу об этом много говорить, так как давал подписку о неразглашение.
И должен это выполнять, потому что являюсь гражданином Украины независимо от моего статуса. Любая страна, Америка в том числе, не приветствует разглашения тайны следствия. Но это и есть две причины, из-за которых я убежал. Меня предупредили просто, что не должно быть живого свидетеля.
– Вам угрожали лично?
– Да.
– Вы можете больше об этом рассказать?
– Это два случая... Еще в 2002 году, когда я говорил о человеке, который непосредственно похищал Гонгадзе, говорил в прессе. Я сначала говорил об этом и в Прокуратуре, и в милиции, но меня убеждали, что это не так, что это не имеет отношения к делу.
Я ощущал, что именно здесь надо копать правду. И мне передали такое телефонное "последнее китайское предупреждение". Как это расшифровывается, что это означает, я не знал. Продолжал все равно в прессе давать интервью, рассказывать об этом. Потом мне просто передали два таких генерала Эдуард Фере и Колондович. Сказали: "Мы этого еврея Шолоха предупреждали..."
Не знаю, откуда они взяли, что я еврей. Но, мол, раз он не заткнулся, говорит много, то мы его пустим по грузинскому варианту. Но тихо и без шума. После этого я сделал заявление в СБУ, прессу.
Было несколько таких угроз, но они не срабатывали из-за огласки. Потом перед выездом моим меня пытались схватить. Это было в субботу, 21 февраля. Мне позвонил человек, который назвался следователем Печерского отдела милиции. В субботу, около 19 часов вечера. Сказал, что за мной сейчас приедут, заберут меня на допрос.
Я долго убеждал его по телефону, что я никуда не пойду. Для того, чтобы мене пригласить на допрос – мне нужно прислать официальное приглашение. Это во-первых.
Во-вторых, это суббота, февраль месяц. В это время уже темно на улице. Он настаивал, что меня должны доставить, что есть приказ о моем принудительном препровождение на допрос. Я отказался, сказав "Сорри, ребята. Так же и Гию забрали. Тоже была суббота вечер, темное время. Никуда не поеду".
К тому времени у меня была договорена встреча с Ярославом Кошивым, в кафе. Я вышел из дома, ко мне подошли двое. Показали удостоверение. Я их не рассматривал, темно было. Да и удостоверения можно купить на базаре за 10 баксов.
И какая-то бумажка, в которую я тоже не вчитывался. Они сказали, что это постановление о моем принудительном препровождение на допрос. Я пытался им тоже логически что-то досказывать, что я никуда не пойду.
Но я четко понимал, что их было двое, на улице не было видно машины, на которой они собирались вести меня на допрос. Я понял, что не на метро же меня будут принудительно везти, ведь где-то есть машина, и почему-то она прячется. И потом я услышал по "уоки-токи" что-то типа "первый, первый, я второй".
Я побежал. Они погнались за мной. Я понимал, что они моложе и натренированные, а я к тому времени тренировался, в основным, пивом. Долго убегать от них я не смог бы. Надо было работать мозгами, а не ногами. Я забежал за дом, там такой большой куст китайской вишни. Она развесистая такая. Я за него упал, и они пробежали дальше. Я подождал секунд 10-15, а тогда поднялся и – в другую сторону. После этого я уже дома не жил. Прятался у друзей.
На следующий день в воскресенье я встретился со своим знакомым из Печерского отдела. Он на пенсии, но мы имеем с ним хорошие контакты. Он пообещал о мне узнать. Когда мы вечером встретились в тот же день, он сказал: "Сергей, тебе нужно завтра, завтра же пересечь границу".
Он сказал, что на субботу был назначен принудительный привод, следующий допрос назначен на понедельник, десять утра, а после того, как я трижды не явлюсь, то на меня подадут в розыск.
А если на меня подадут в розыск – я буду на всех пограничных переходах. И я уже тогда просто никуда не выеду. Внутри страны можно прятаться, но как долго?
В понедельник я не смог выехать, так как надо было много закончить дел. Я выехал в субботу. Этот знакомый объяснил, что это очень просто, почему в субботу принудительный привод. Такая практика есть. Тебя закрывают в камере. В это время нет руководства. Если что-то не так вышло, накажут дежурного.
В камеру меня должны были посадить с какими-то урками, которые бы меня лупили постоянно. Я бы не спал, не ел бы и в понедельник измученный должен был бы встретиться на допросе. Пришли бы какие-то люди, сказали, что это какая-то дурка, что мы можем тебе помочь, одним словом предложили бы сотрудничество. Если бы я не согласился сразу, ждали бы пока я не был готов. Поэтому я решил бежать.
Потом я понял, почему мне удалось так долго удерживать "Континент" в эфире. Я никогда не думал, что я такой умный стратег и тактик, что могу с государственной системой бороться и что они не могут меня закрыть.
Но почему-то столько лет это продолжалось. Периодически появлялись какие-то конфликты, которые легко через печать гасили. Скорее всего, они сами эти конфликты организовывали и дальше не шли. Они из меня создавали оппозиционное радио. И они не закрывали, они хотели использовать его дальше.
И вот когда состоялась встреча с Воротник и Самбур... Я не знаю, чтобы они снова не подали в суд на это... Тогда все стало ясно. Что им надо было додержать радио, скажем, до лета, с оппозиционным имиджем. Наоборот, подогревали доверие слушателей к радио.
А потом уже бы не успели разобраться, что же с радио вышло. Я должен был бы выполнять, что они скажут. Они бы делали информационные программы, они бы расставляли акценты и потом со ссылкой на мое радио и имидж такой доверительный это шло бы в другую прессу и каналы. Вот таким образом его и использовали бы.
– Чем ты собираешься заниматься в Вашингтоне? Работать по профессии?
– По профессии я не думаю, какая у меня профессия? Я прораб. Я что умею делать, так это заставлять других работать. Здесь таких как я много. Сейчас буду писать книжку, однозначно. Не знаю, пока, где я на это деньги найду, но буду искать.
А самое главное, что я буду здесь делать – это как-то двигать тему восстановления вещания "Континента". Буду также искать возможность принимать участие в проектах, направленных на Украину, не для какой-то политической партии, власти или режима, как говорят, а для Украины. Первое – это проблемы свободы слова. Это то, что я знаю и людей знаю в Украине, и это то, что болит и то, чем занимался последние 10 или больше лет.
Второе – проблемы построения гражданского общества. Если я здесь найду место, где я могу быть полезным, я буду безумно счастливым человеком.
Если же нет, то я очень люблю ездить за рулем. Неплохо вожу машину. Буду таксидрайвером. Выучу все окраины. Не пропаду. Амбиций у меня нет. В Америке меня никто не ждал. Никто с распростертым объятиями встречать не будет и кричать: "Вот здесь твое золото".
Надо будет красить заборы – буду красить заборы.
