Приватизація Дня перемоги

Если у судьбы есть ирония, то она в том, что Украина всю неделю ломала копья по поводу "Бессмертного полка". Потому что изначально эта акция появилась в России как оппозиционная альтернатива официозу. Томская телекомпания "ТВ-2" начала проводить шествие с портретами еще в 2012 году – спустя семь лет после того, как госагентство РИА Новости придумало георгиевскую ленту. Три года спустя Москва лишит телекомпанию лицензии, а "Бессмертный полк" станут организовывать чиновники.

Российская вертикаль похожа на антипода царя Мидаса – любое ее прикосновение делает вещи хуже. И вот уже "Бессмертный полк" –  который должен был стать низовой альтернативой официальному пафосу  –  сам стал этим пафосом. От которого Украина вынуждена отгораживаться, попутно пытаясь найти свой собственный язык для разговора о главной войне ХХ века.

Хроники победобесия

9 мая в России прошло удивительную эволюцию. С одной стороны, оно почти стало настоящим национальным праздником. А с другой – государство пытается его приватизировать изо всех сил.

В этом нет ничего удивительного. Национальный праздник – это праздник субъектности народа. А Россия – это не национальное государство, а империя. Любая империя отвергает саму идею того, что в государстве есть хоть какие-то носители субъектности кроме него самого. Ничего вопреки вертикали, ничего вне вертикали. Этатизм в чистом виде.

День взятия Бастилии или американский День независимости похожи тем, что позволяют французам и американцам произносить "мы добились". В одном случае – прогнали короля, в другом – англичан. А для России единственным подобным праздником стало 9 мая – день, когда в Европе закончилась Вторая мировая.

Ее массовость (прошла почти через все семьи) и ее этичность (сражение с нацизмом) стали идеальным стечением обстоятельств для утверждения праздника. Сознание милостиво – оно стирает из памяти память о том, чем был сам Советский Союз и о том, что было до и после 1941 и 1945-го. Но российское государство не было бы российским государством, если бы не постаралось приватизировать этот день.

Государственный голем

По большому счету, в РФ есть два противоположных подхода к отмечанию даты. Один – державный. Он о том, что победил Советский Союз и вертикаль, Сталин и система. Это пафос больших цифр и больших горизонтов. Ведь если победило государство и Кремль, то достаточно себя объявить преемником, чтобы присвоить право говорить от имени победителей.

Вторая концепция – индивидуальна. Она о том, что победу ковали обычные люди, которые вынуждены были выживать. Что победу у этих людей государство потом украло, чтобы и дальше не делиться субъектностью. И из поколения в поколение в России пытался появиться новый язык для описания этого подхода. Он всегда пытался быть трогательно-личным – от лейтенантской прозы до "Белорусского вокзала". И тот же "Бессмертный полк" изначально тоже наследовал эту интимность: люди несут портреты людей, а не транспаранты и лозунги.

Но в том и трагедия этих попыток, что государство проглатывало любую попытку внесистемного празднования. Оно приватизировало ее, объявляло своей, при необходимости искажало. Юрий Бондарев смягчал финал "Батальоны просят огня" и становился литературным генералом. А "Бессмертный полк" из пространства семейного стал территорией официального.

Украина отвергает его именно потому, что в самой РФ эта акция стала еще одним тестом на лояльность системе. Причем все засилье военной формы – это ведь не атрибуты даже не личностного переживания, а лишь публичной демонстрации лояльности. Люди в РФ одевают в пилотки детей не потому, что хотят на фронт, а потому что никакой другой попытки забраться под зонтик государственного величия и могущества в кастовом российском обществе больше нет. Слабый гражданин прислоняется к государевому столпу, чтобы не упасть.

Отступники и униаты

До недавнего времени Украина была частью этого дискурса – на правах колониальной окраины "русского мира". Но война запустила процесс переосмысления – мы спорим уже не столько об эстетике, сколько об этике.

Красный мак, 8 мая, уравнивание ветеранов УПА и Красной армии  –  это ведь логичные элементы украинского нацбилдинга. Того самого, который начинается с оконтуривания внешней границы, с создания системы общих терминов и смыслов для территорий, находящихся внутри пограничных столбов. Украина сводит разнородные региональные числительные к общенациональному знаменателю. Расширяет временные рамки "Великой Отечественной" до "Второй мировой" – потому что история западной Украины не помещается в первый концепт.

И нет ничего удивительного в том, что этот процесс вызывает аллергию в Москве. Потому что "Великая Отечественная" стала в России настоящей гражданской религией – со своим пантеоном героев и предателей, мучеников и канонической трактовкой событий. Как и в любой религии отступление от канона объявляется ересью и карается отлучением.

Западный обряд отмечания Дня Победы в этом смысле воспринимается в России как эдакий "великоотечественный католицизм". То есть фундамент одинаковый, ключевые вехи схожие, но даты в календарях другие и иконостас мучеников разнится. С близкими иноверцами иногда можно даже общую службу провести, но границы двух вер четко очерчены и любое нарушение конвенции воспринимается как посягательство.

А "украинское обновленчество" воспринимается в Москве как вероотступничество. Как эдакое "великоотечественное униатство", когда обряд может быть и восточный, но самоосознание – западное. А то, что было когда-то "нашим", а потом стало "чужим", воспринимается всегда болезненнее, чем то, что изначально "нашим" никогда не было. Оттого в адрес Киева звучат те слова, которые в адрес Парижа или Лондона никогда не произнесут.

Красный мак обречен теперь быть аллергеном для империи и ее сторонников. Он стал олицетворением интимно-личностного переживания Дня победы. Того самого, который перечеркивает весь имперский пафос и выбивает почву из-под ног у любителей духовных скреп.

Он вытаскивает на свет дискуссию о цене победы. О том, что было до войны и том, что было после нее. Предлагает говорить не о лубочном, а о реальном. К старой дискуссии о том, кто наследует у Советского Союза, добавляет новую – о том, кто наследует у проигравшей Германии.

И то, что плацдармом новой этики и эстетики стала Украина – лишь еще один итог той войны ценностей, что началась три года назад.

Павел Казарин, для УП