Существуют люди, которые словно камертоны. Они помогают настраивать четкость и ясность мыслей в голове.
Для многих читателей "Украинской правды" такой камертон в военной тематике – Тарас Чмут.
На протяжении всего времени полномасштабной войны он возглавляет фонд "Повернись живим", который комплексно обеспечивает Силы обороны Украины имуществом, начиная от автомобилей и до гранатометов, а также внедряет учебные проекты для военных.
Благодаря работе в фонде у Чмута есть возможность видеть и трезво оценивать, что на самом деле происходит на фронте, в военном руководстве и в высших кабинетах страны.
В новом интервью "Украинской правды" Тарас Чмут критикует неправильный подход государства к мобилизации и категорическое нежелание власти реалистично воспринимать то, что на самом деле происходит в войсках.
В ходе разговора мы обсуждали тему коррупции в оборонной сфере. Также беседовали о деле "Мидас", реакции Зеленского на скандал, о том, что собой представляет компания Fire Point и о появлении новых олигархов.
Чмут убежден, что Россия готова к переговорам с Украиной, но в то же время готовится к войне в странах Балтии.
Перед вами сокращенная версия разговора, более удобная для чтения. Если вас интересует полная версия – смотрите интервью в видеоформате.
"Хорошее упражнение для Министерства обороны, Генерального штаба, Офиса президента – честно посчитать, сколько реально у нас еще есть времени"
– Мы заходим в 2026 год, который точно не будет легким. По вашим наблюдениям, что меняется в подходах к войне со стороны руководства нашего государства и как свои подходы к войне меняют россияне?
– Готовясь к интервью, я попросил свежие цифры по потерям территорий, чтобы сравнить год к году. 2022-й – хаотично сумбурный год, там сложно понять, кто, сколько, куда – поэтому его не учитываем, мы выстояли – это уже победа.
Разница 2023 и 2024 годов по потерянным к отвоеванным территориям со стороны Украины составила – минус 110 квадратных километров не в нашу пользу.
То есть мы за год, где-то теряя, где-то возвращаясь, вышли на минус 110 километров. А если сравнивать 2025 год с 2024-м, то разница составляет минус 1700 квадратных километров.
Тенденция такова, что мы, даже пытаясь наступать и контратаковать, все равно больше теряем. Это означает, что Россия быстрее и качественнее адаптируется к той войне. Мы в долгую имеем не очень оптимистичный сценарий, если не изменим ситуацию грубо, но кардинально.
Если говорить более конкретно, то после окончания Курской наступательной операции фактически вся стратегическая инициатива находится в руках россиян.
На отдельных участках фронта мы пробуем, и иногда нам удается, проводить контрнаступательные действия. Например, как в декабре удалось "Хартии" под Купянском. Это пример и соотношения сил и потерь, и возвращенных территорий, и определенных изменений на поле боя.
Но глобально россияне понимают, что, увеличивая количество горячих мест на фронте, они ставят нас на растяжку, когда мы не имеем стратегических резервов и заходим в ситуацию, где вынуждены постоянно реагировать на их попытки наступательных действий. Рано или поздно они где-то найдут слабый участок фронта, который смогут прорвать и выйти на оперативное пространство.
Будут ли силы и средства их остановить, выровнять и отбросить назад – это вопрос большой и открытый.
Пока что с большой натяжкой, большими усилиями, большими жертвами нам это удается, но с каждым годом увеличивается количество участков фронта, на которых россияне пробуют осуществлять активные наступательные действия.
Зато количество резервов у нас не увеличивается. Мобилизация падает. Далее вопрос потерь – это не только погибшие, это и санитарные потери, и просто люди, которые увольняются со службы по разным законным причинам.
Как результат, мы движемся не в положительную для себя сторону на поле боя.
– Ранее вы говорили, что "мы не приближаемся к победе". Можно ли сейчас говорить о том, что фронт приближается к коллапсу?
– Если взять график, где нанести Силы обороны, которые необходимы для сдерживания противника, потери, наложить количество СОЧ, учесть прирост от мобилизации, то, зная количество Сил обороны сейчас, увидим, через сколько времени мы выйдем в точку, когда военные потеряют возможность сдерживать противника на стратегическом уровне. После этих расчетов можно давать ответ на ваш вопрос.
Это хорошее упражнение для Министерства обороны, Генерального штаба, Офиса президента – посчитать честно для себя, сколько реально у нас еще есть времени. А дальше понять, что с этим временем можем делать.
Потому что у россиян тоже есть такая точка коллапса. Она не совсем на поле боя, а скорее экономическая. И ее так же можно как ускорять, так и отдалять.
– Я никогда не слышал, чтобы кто-то вел такие подсчеты в Украине. Вам известно, что кто-то над этим работает?
– Так же не слышал. Но после серии наших разговоров с Министерством обороны и Офисом президента там сказали, что попробуют посчитать.
Большой вопрос к достоверности данных, которые они будут использовать и к готовности реально воспринять мир, в котором мы находимся.
– Кто именно готов, а кто не готов?
– На низовом, среднем уровне, очевидно, так – готовы. А на самом высоком уровне – не уверен. Потому что есть страх плохих новостей в этой стране.
Никто не хочет докладывать плохие новости. Все хотят жить в иллюзии победы.
– Системный хаос в управлении и круговая ложь – это две болезненные проблемы украинского войска. Почему их никто не хочет решать?
– Организационная культура Сил обороны построена таким образом, что каждое звено старается доложить своему руководству то, что оно хотело бы слышать, независимо от реального положения дел.
Потому что если ты докладываешь правду, тебя снимают с должностей. Если ты поступаешь так, как должен, а не так, как тебе говорят, на тебя открывают уголовные дела, угрожают государственной изменой и так далее.
Поэтому система такова, где комбригам проще рисовать виртуальную реальность линии фронта и поля боя, чтобы не огорчать своего генерала и тех, кто над ним, чем сказать правду. Потому что за правду снимают.
Есть бригады, где было несколько комбригов за несколько месяцев. После того, как комбрига снимают, он попадает в батальон резерва на так называемую "скамейку запасных". Проходит полгода, о нем вспоминают, дают следующую бригаду. А потом опять снимают, потом опять дают бригаду.
Знаю людей, которые уже трижды комбриги. Почему? Потому что система не хочет воспринимать реальность. И эта система формируется сверху вниз.
– Нерешение названных проблем – к чему это приводит?
– До приближения точки коллапса.
Хаос управления войсками – это про войну приданных подразделений, про дробление соединений и частей, про постоянное вырывание какого-то личного состава куда-то, независимо от их состояния здоровья, мотивации, обученности, слаженности, профессиональной подготовки и в принципе пригодности к выполнению этих задач. Это с одной стороны.
А с другой стороны, мы имеем тотальную систему, где военные и вокруг них боятся называть вещи своими именами, докладывать высшему руководству, которое должно докладывать еще выше и выше о реальном состоянии дел. Плюс очень часто мы опираемся на презентации с красивыми цифрами, за которыми не кроется ничего.
"Есть ли ответственность государства за высокие потери? Нет, нету"
– Об Александре Сырском хочу спросить. В предыдущем интервью вы назвали его сильным стратегом. Почему на низшем и на среднем уровне в войске к Главкому ВСУ относятся как к генералу, который не бережет людей?
– Потому что генерал должен воевать войну и вести к победе. У него не стоит задача сохранять людей, у него другой объем и масштаб выполнения задач. Его архитектура работы такова. Она может нам нравиться, может не нравиться. Главком отвечает за конечный результат. Задачу ему ставит Верховный главнокомандующий.
Принимает или не принимает результаты выполнения этих задач так же президент. Они между собой должны определять стратегию и давать оценку ее реализации.
То, как оно реализуется на местах, в значительной степени является следствием системы Министерства обороны и Вооруженных сил, которые регулируют, применяют, генерируют все то, что происходит.
У нас большие потери. Кто генерирует людей на должностях, есть ли ответственность государства за высокие потери?
Так нет ответственности! Солдату есть ответственность, сержанту есть ответственность, командиру роты есть ответственность, комбату есть ответственность и даже комбригу за потерю позиции будет ответственность. А за потерю батальона людей нет ответственности!
– Почему с горы вниз не задают тон, что людей надо беречь?
– (Делает паузу) Ибо, возможно, на горе не знают об этой проблеме?
– Ну как это? Они же знают о СОЧ, о потерях, о ситуации с мобилизацией. Мне кажется, что у Сырского нет другого выбора, как беречь людей – разве нет?
– Это должно было бы быть так. Но военные, к сожалению, мыслят иначе. Они считают, что ресурс где-то должен взяться.
И это не только Сырский, это тотальное большинство военных думают, что государство должно дать ресурс, которым они будут воевать.
– То есть военное руководство не учитывает всех проблем в государстве, а мыслит узко в своей сфере?
– Да. Поэтому у нас есть стратегия, которая у нас есть. Но мы ее не выполняем, потому что людей нет, как сказал один достопочтенный генерал.
– Зачем тогда все эти Ставки в ОПУ?
– Я не знаю.
"Люди радуются от нападений на ТЦК и СП. Но без мобилизации будет капитуляция"
– Давайте поговорим о мобилизации. Как сейчас происходит мобилизация у россиян и как видите ситуацию по этому вопросу у нас?
– Россияне покупают и пакуют. Они покупают людей деньгами, а те уходят, зная, что скорее всего не вернутся. Но другого шанса в жизни получить такие средства, выйти из кредитов, купить жилье, раздать долги, купить "Ладу" или еще что-то – у них не будет. И они уходят. Потому что их жизни ничего не стоят.
С другой стороны, россияне пакуют силой людей в больших объемах обещаниями, обманами, затягиванием, и они имеют свои 30 тысяч в месяц, иногда меньше, иногда больше. Имея 140 миллионов населения, где плюс-минус 10 миллионов ничего не стоят, можно себе такое позволять.
Мы должны действовать иначе. И здесь государство не сделало вовремя все, что нужно для того, чтобы не допустить сначала провала мобилизации, а затем изменить это в положительную сторону.
Поэтому мы сейчас видим ситуации, где на военнослужащих ТЦК и СП (Территориальные центры комплектования и социальной поддержки – УП) нападают, а в комментариях сотни реальных людей радуются этому. Не знаю, как это охарактеризовать даже. Что странно, но и сами военные не любят ТЦК и СП.
– Хотя там же служат те самые военнослужащие?
– Так!
Боевые комбаты, огромное количество комбригов в общении с десятками людей говорят, что не любят ТЦК и СП.
И это же какая-то аномалия, потому что мобилизация предназначена для пополнения потенциала на поле боя, для пополнения потерь для ведения войны. Не будет мобилизации – будет капитуляция.
Капитуляция никому не нужна в Украине, потому что после нее будет следующая мобилизация, но уже в российскую армию. И там все мясники.
Мы же это видим на территории Луганской, Донецкой, Запорожской, Херсонской областей, где людей, которые не выехали, мобилизовали и бросили в бой.
И это какая-то тотальная проблема, о которой мы не хотим ни говорить, ни воспринимать ее. Потому что отвечает за мобилизацию Верховный главнокомандующий, реализует ее Кабинет Министров, а дальше уже идут министерства, органы местной власти, и где-то там снизу Сухопутные войска, под которыми почему-то находятся ТЦК и СП.
А у нас принято обвинять военных в плохой мобилизации. Так военные где-то там на дне списка ответственных.
– Почему, по вашему мнению, Верховный главнокомандующий и главком ВСУ дистанцировались от процесса мобилизации? Нет обращений, где присутствовал бы какой-то искренний разговор с гражданами на эту тему?
– Потому что не в фокусе приоритетов. Нет понимания важности этого вопроса, потому что нет желания с ним что-то делать, потому что это политически токсичный вопрос. А мы же уже в выборы играем, кажется, да?
Поэтому теперь важно не поле боя, а выборы, рейтинги.
– Что нужно делать в 2026 году, чтобы выровнять ситуацию с мобилизацией?
– В этом мире возможно все, но не все сразу.
Первый шаг – это признать реальное положение дел и этой проблемы. И начать хотя бы осмысливать её, исследовать её и понимать, что с ней реально сделать, что уже поздно делать, а что возможно.
Мы же не знаем ни реального положения дел, ни реальных цифр, ни причинно-следственной связи. Есть гипотеза, что надо мобилизовать меньше, но качественнее. Есть гипотеза, что надо уменьшить объем бронирования. Есть гипотеза о том, что надо привлекать представителей других силовых структур к мобилизации. Есть много вариантов, что можно делать.
Ни один из них не является популярным для общества, а общество – это избиратели. Поэтому мы возвращаемся на точку старта.
– Вы – за усиление мобилизации, верно?
– Я сторонник того, что перед тем, как что-то делать, надо об этом подумать. Вот перед тем, как что-то делать с мобилизацией, давайте проведем хотя бы какое-то адекватное исследование, что мы хотим, и что по-факту происходит.
А потом из этого будем делать какие-то выводы, принимать решения, а не просто кому-то что-то понравилось и мы раздали денег или запустили какую-то реформу, или приняли очередной закон.
Давайте учиться приходить к управлению государства, опираясь на данные, а не эмоции и предпочтения отдельных персоналий.
"Реакция президента на коррупционный скандал была никакой"
– В октябре этого года фонд "Вернись живым" подписал меморандумы о сотрудничестве с НАБУ и САП. Есть ли уже уголовные производства, которые базируются на экспертизе вашего фонда?
– Понятия не имею и это честный ответ. Мы имеем два больших трека работы. Один по привлечению средств от сделок со следствием на нужды Сил обороны. Буквально недавно в рамках "Дронопада" мы передавали дроны-перехватчики одной из частей Сухопутных войск, приобретенные за эти средства. Кстати, уже через 4 дня имели первые сбития шахедов.
И второй трек – это консультация с точки зрения цен на товары военно-оборонного назначения, и в целом консультирование относительно производителей, стоимостей, сроков, спецификаций, добросовестности. Это мы делали давно, еще до меморандума.
Просто руки дошли до того, чтобы это все нормально формализовать.
– Было ли у вас сотрудничество по делу "Мидас"?
– Я не знаю, в каких делах у нас берут консультации.
Приходят люди, задают вопросы, отправляют официальное письмо, мы даем официальный документ, например, покупали или не покупали, по какой цене, в какой комплектации, какая спецификация, когда и какие условия.
– Как вы отнеслись к тому, что услышали на пленках НАБУ по делу "Мидас"?
– Это выбило в депрессию недели на две. Это прямо демотивирует и меня лично как человека, как гражданина, и военных, с которыми я общаюсь.
Да и в целом вижу по обществу тоже, что для всех это очень печально.
– Изменилось ли ваше отношение к Владимиру Зеленскому?
– Да (делает паузу). В отрицательную сторону, очевидно. И не столько из-за того, что произошло, сколько из-за слабой реакции после. Она была никакой. Это огромный геополитический провал для страны. Это то, что подрывает нашу обороноспособность и внутри, и снаружи.
Я допускаю, что президент мог не все знать, или не видеть. Есть много всего, что может происходить, и об этом можешь не знать. Я реально в это искренне верю и допускаю, что так и было.
Но когда скандал уже состоялся, на подобные вещи реакция должна быть мгновенной, максимально жесткой и такой, чтобы никто другой больше никогда не хотел повторять это все.
То, что произошло – это слабая, медленная и выжатая обществом и партнерами реакция.
– Есть компания под названием Fire Point, которая занимается выпуском ударных дронов и ракет "Фламинго". СМИ ранее связывали ее с Тимуром Миндичем, хотя в самой компании эту связь опровергают. У "Вернись живым" есть опыт сотрудничества с Fire Point?
– Нет. И желания такого тоже нет.
– Почему?
– Потому что это очень странная компания, слишком мутная для меня.
Я знаю сотни производителей, каждый из которых сидит максимально тихо, не привлекая никакого внимания. И по ним регулярно прилетает: по их заводам, по их производствам, по их объектам, которые сверхсекретные, на которые никого не допускают, где все супер сделано с точки зрения нераспространения информации.
А тут компания, которая на весь мир показывает, какая она классная, как много она убивает россиян, как часто она запускает ракеты, дроны и так далее.
– Были ли предложения с их стороны о сотрудничестве с вами?
– Был запрос на то, чтобы мы приобрели их продукцию, но я отказался.
Я просто не хочу иметь дело со, скажем так, странными компаниями. В октябре, кажется, когда у меня была долгая командировка за границей, был запрос с их стороны на познакомиться, но коммуникация оборвалась и отложилась.
– Как вы относитесь к продуктам, которые производит Fire Point?
– Я не готов давать оценку "Фламинго", так как не имею достаточно информации.
Я знаю, что дроны FP несколько лет активно применяют различные ведомства, службы с разным результатом. Их большое преимущество – это мощная боевая часть в 105 килограмм.
Фактически такая себе альтернатива КАБам, потому что это middle strike с большой боевой частью. Это то, чего нам не хватало много лет.
По их дронам не слышу особой негативной обратной связи.
Эффективность не упирается в железо, она больше зависит от тактики применения, от обученности людей и времени на подготовку миссии. То есть здесь тоже много нюансов.
Но я допускаю, что если государство даст много денег, сделает заказ многим украинским дроновым производителям, то подобную продукцию смогут делать многие другие компании. Является ли это формой коррупции? Вряд ли. Я не хочу верить в какую-то классическую историю с мешком денег, откатами, какими-то процентами за что-то.
Но если ты производитель и уверен в том, что государство будет у тебя покупать почти все, что ты способен делать, и будешь получать свои честные 20-25-30%, то ты уже можешь быть миллиардером.
– Действительно ли оборонка сегодня является зоной самых высоких коррупционных рисков, или это преувеличение?
– В нашей стране вряд ли была какая-то отрасль, в которой настолько много денег, которая настолько закрыта, настолько востребована и настолько коррумпирована.
– Насколько украинские производители различных видов оружия в целом являются добросовестными на примерах вашего сотрудничества?
– Они разные. Есть очень много хороших, идейных, ценностных производителей.
Но есть достаточно много производителей, которые живут, как в последний день, для которых стоит задача заработать как можно больше денег.
– Это новые будущие олигархи?
– Это новые будущие олигархи, новые будущие спонсоры политиков. Их уже реально десятки, возможно, даже сотни.
Не проблема с тем, что ОПК (оборонно-промышленный комплекс – УП) зарабатывает деньги на войне. Проблема в том, что ОПК забывает, благодаря кому они могут зарабатывать эти деньги. Потому что часто их работа направлена не на обеспечение солдата в окопе, а на заработок. Но они работают, потому что где-то там, за 100, 200, 500 километров люди сидят в земле, держат фронт и позволяют в Днепре, Киеве, Львове кому-то производить продукцию, продавать ее за большие деньги, прикрываясь патриотизмом.
– Что будет с этими компаниями, когда полномасштабная война рано или поздно закончится?
– Тотальное большинство умрет, думаю 70%. А остальная часть превратится в мировые компании-корпорации, часть купят мировые компании-корпорации или поглотят, часть будет на плаву такими середнячками.
– После дела "Мидас", какой урок должно вынести украинское общество, чтобы государство могло развиваться?
– Нужно поддерживать антикоррупционные органы, независимые СМИ и гражданское общество. Это три столпа, на которых держится демократия и свобода во всех странах.
"Никто не проверял, сработает ли 5 статья НАТО, если кто-то нападет"
– Продолжается переговорный процесс, и сейчас всё упирается в территориальные вопросы. Украина говорит о том, что мы готовы договариваться, если стоим там, где стоим. Россияне выдвигают свои условия, мол, "выходите из Донбасса". По вашему мнению, какой допустимый предел компромисса, учитывая то, что в реальности происходит на фронте, на то, что происходит в экономике с международными партнерами, с украинской политикой?
– Та, которую мы сами себе определим.
Часто мы показываем себя слабее, чем мы есть. И поэтому Запад в нас не верил в 2022 году: "2–3 недели и ставим крест на Украине".
С другой стороны, Россия является мастером спорта по надуванию щек в этом мире. До 2022 года все боялись российскую армию и оружие.
Но маленькая Украина показала, что россияне гибнут на отлично. И оружие их такое себе, и техника у них тоже пылает, подрывается, взрывается.
Не так тот враг страшен, как кажется.
Россия продолжает играть роль мощной страны, хотя на самом деле ей так же трудно, как и нам. Я не уверен, кому сейчас труднее – нам или им.
– Прямо так?
– Да, просто они супер классно маскируются, классно надувают щеки, нагнетают мощность, которой нет.
– Вы считаете, что Россия хочет переговоров?
– Да, Россия хочет переговоров.
Потому что она понимает, что в какой-то момент, если переговоры не начнутся, россияне зайдут в необратимые процессы и будут иметь шанс к проигрышу этой войны.
Потому что санкции давят, потому что Украина бьет по всему, потому что на поле боя тяжело, потому что мобилизация хоть и идет неплохими темпами, но год от года тяжелеет, потому что техника уничтожается, потому что вести наступательную захватническую войну против народа, который борется за свое, в разы тяжелее.
Поэтому сейчас возникают вопросы по условиям, уступкам и надуванию щек.
– Американцы перебрасывают ответственность за войну в Украине на европейцев. Европейский Союз – это надежный партнер для Украины?
– Как институция – нет. Она неоднородна с разными лидерами, иногда пророссийскими, которые блокируют нашу помощь.
Но как отдельные страны – да. Потому что есть европейские партнеры, благодаря которым мы держимся.
– Мы сейчас ведем переговоры с американцами о гарантиях безопасности. И там проговаривается опция, чтобы эти гарантии были аналогичными 5-ой статье НАТО. Если мы сможем договориться с американцами, такие гарантии нам реально помогут исключить российскую агрессию?
– А Будапештский меморандум нам много помог?
– Я так понимаю, статья 5 предусматривает непосредственную вовлеченность войск гарантеров.
– А если нет, то что? Если даже все будет прописано и ничего не будет по-факту – то что?
– По вашей логике, получается, что и страны НАТО сегодня не защищены?
– Никто пока не проверял это на практике. Поэтому единственным гарантом чего-либо в Украине являются Силы обороны. Я знаю одно: пока в окопе есть солдат с сине-желтым флагом, до тех пор все в порядке.
– Глава разведки Кирилл Буданов недавно говорил о том, что Россия готовится к войне в странах Балтии. Действительно ли Россия имеет силу начать боевые действия в странах НАТО?
– Россия готовится к будущим возможным большим войнам, увеличивая численность армии, трансформируя систему военного управления, раскручивая оборонно-промышленный комплекс, идеологически зомбируя население.
– Хватает ли им сил?
– А сколько там надо? Четыре дивизии на три страны. А там, как дальше пойдет.
– Европейцы готовы к войне?
– Тотально нет. Современная война совершенно не такая, как предыдущие. И недостаточно иметь много дорогой техники, не имея людей, которые умеют воевать, которые имеют выдержку видеть потери, которые могут держать строй. Мы к этому шли много лет.
Нам тоже в 2014-м давалось это тяжело. Я не знаю, что, например, будет с Эстонией, когда в первый день погибнет 500 человек. Не знаю, будет ли у них желание бороться.
– Россиянам хватит сил одновременно воевать в Украине, и нападать на страны НАТО?
– Им придется останавливать наступательные действия на одном из направлений. Например, перестанут наступать на Гуляйполе, оттянут 100 тысяч человек оттуда, пустят на другое направление.
– Если россияне готовятся к войне в Европе, то действительно ли Европейский Союз искренне заинтересован в том, чтобы война в Украине закончилась?
– Очень многие страны честно говорят, что пока воюет Украина, они спокойно пьют пиво. И это правда.
С другой стороны, непонятно, почему тогда большинство этих стран не вливает в Украину достаточно техники, оружия и средств, чтобы Украина эту войну не просто выиграла, а разгромила противника и сняла фактор угрозы со всех европейских стран.
Роман Кравец, УП
Видео – Андрей Ковш, Владислав Пилипенко, УП
Фото – Андрей Ковш