О чувстве вины перед брошенным домом. Записки переселенца

Есть такое чувство – вины перед домом. Я его испытываю.

Кажется, дом – абстракция. Просто жилье. Дом не ты. Ты – это то, что внутри тебя. Мысли. Чувства. Привязанности. Близкие тебе люди.

Но ты привязан и к дому. Дом – тоже ты.

В первые дни войны мой норвежский друг Арве Хансен, чтобы вывести меня из ступора, попросил дать интервью норвежской газете. Один из вопросов был "Почему вы не уезжаете?".

Я его обсудил с женой. Ответил: "Жена говорит: это наш дом, он за нас, мы за него. Мы на своей земле, чувствуем себя здесь хозяевами, даже если сидим в подвале. Чувства изгнанника – другие".

Уехали мы через месяц. У родителей закончились лекарства. В Харькове их было не достать. Дочь Надя в подвале скисла, замкнулась в себе. Раздражение выливала на кошку, которую не выпускала из рук. Кошка умная, терпела. Дети и война – отвратительное сочетание.

В Полтаве дочь другая. Играет во дворе с детьми. Их много, целая стайка. Бегают, лазят по горке, качаются на качелях. Играют в прятки, "акулу", "крота", "Борщ готов?".

В войнушку, как мы в детстве, не играют. Для нас война была картинкой из фильмов. Героической, жутко красивой.

В Полтаве и я другой. Курю другие сигареты. До этого тридцать лет курил одну марку. Ношу кофты с капюшоном. И часто его набрасываю. Никогда до этого не носил таких. Выйдя из дому, всегда надевал наушники. Чтобы заглушать звуки города. Теперь прислушиваюсь к ним. Никогда не гулял просто. Шел по делу. 

Сейчас гулять для меня важнее дел. Читаю новости. Ни одного фильма не посмотрел с начала войны. До войны смотрел каждый день. Не читаю художественную литературу. Одни сводки новостей на смартфоне. Компьютер остался дома.

Дома остались старые привычки. Образ жизни, из которого я состоял. Теперь меня формируют вещи, привычки других домов.

Из дома я не взял почти ничего. Взял книгу, которую не читаю. Очки, в которых смотреть телевизор. Не надеваю, не смотрю. Зимние вещи, в которых ушел, давно не нужны.

24 февраля, вечером, уходили из дома на пару дней. Весь день просидел за компьютером, читал новости. Пытался понять, что делать дальше. Жена пошла в магазин. Постирала белье. Висит на балконе четвертый месяц. 

Решили идти к родителям. Ночевать с ними. Шли пешком. Метро уже не работало, стало бомбоубежищем. Трамваи не ходили. Полчаса ждали такси.

Шли по Клочковской, сзади громыхало. Если бы знали, что танки, бои на окружной, шли бы быстрей.

[BANNER1]Родители – на другом конце города. Шли два с половиной часа. Дочь несла в коробке кошку. Кошка пыталась выбраться. Зашли в частный сектор, лаяли собаки. Кошка притихла. Когда дома вытряхнули, заскочила под шкаф. Не вылазила неделю. Мы тоже сидели дома, как в шкафу.

Дом – где живешь. Каждую весну я мою окна. У родителей для окон было рано – не весна. Поэтому я мыл люстры. Сначала люстру в прихожей, где мы сидели за двумя стенами. Потом более сложную, с кучей висюлек, в гостиной.

Кухня, родительская спальня, бывшая моя комната – много люстр. Плафоны в ванной и туалете. Я понимал, что все это ненадежно. Ненадежен сам дом. Если в него влетит, смысла в чистых люстрах никакого. Как и в нас самих – если влетит. Как и у войны. Смысл у нас с люстрами был общий сиюминутный.

Теперь, в других домах, безопасных, я продолжаю ощущать сиюминутный смысл. Мой смысл остался дома.

Окна помыл уже в Полтаве на квартире подруги детства, живущей в Италии. После войны мы отсюда съедем. Но я каждую весну мою окна.

Что я думаю о доме, вспоминаю ли? Я о нем не думаю. Не думаю о книгах. Купленных, собранных, заказанных. Шесть шкафов. На полках в два ряда. Расставлял несколько дней, когда переехали. Любимые должны быть под рукой. Когда покупал новую, гладил рукой обложку. Нюхал типографскую краску. Каждая книга пахла по-особенному.

Не вспоминаю о вещах, которые носил. В которых мне было удобно. В которых чувствовал себя человеком и был собой.

О телевизоре, который купил на литературную премию. Большой. Яркие четкие краски. Объемный звук.

Книг не читаю. Телевизор не смотрю.

О доме лучше не думать.

Я не справляюсь с чувством вины за брошенный дом. Каждый раз, когда прилетает рядом с ним, меня пробирает, что его бросил.

Вижу в репортажах разрушенные соседние дома. Читаю в домовом чате "Минус окно".

***

"Добрый день, Андрей Петрович, спасибо за беспокойство, пока держусь.

Насчет повреждений: я запамятовал номер дома, потому точно не могу сообщить. Помнится, вы говорили, что мы соседи по домам напротив училища. Если ваш дом выходит на его главные ворота или возле 129-й школы, это одно: там самолет сбросил бомбу; если же он ближе к Шекспира, другое. В любом случае, уточните это, и я постараюсь выяснить. Искренне ваш, Ян".

***

"Позавчера позвонил сосед из нашего села, где у нас дом. Село под оккупацией. Сказал, что орки побили камеры видеонаблюдения, вынесли из дома все – осталась пустая коробка. Этот дом был папиной гордостью: сколько туда было вложено труда! Папа в расстроенных чувствах: пил водку, потом пил таблетки от давления…".

***

"Моя кошка Ладуся все время сидит смотрит в окно. О чем она думает? Почему мы все бросили и приехали сюда? Почему бахало? Почему было так холодно?"

***

Собаки привязываются к хозяевам, кошки – к месту. Мы, как собаки, нам было главное спасти родителей, детей, вывезти их из ада.

Теперь мы как кошки, вспоминаем о доме. Его мы спасти, вывезти из ада, не могли.

Андрей Краснящих, писатель, преподаватель