Бойся, прячься, беги. Как Россия ломает украинских учителей в оккупации

Прежде чем начать онлайн-урок, Татьяна зашторивает окно. Говорит на украинском, но тихо, осторожно. Муж и сын стоят на страже. В любой момент к ним могут ворваться российские военные. Однажды это таки случается.

К Марии вторглись, когда она не ждала. Почти месяц после того, как она отказалась работать по российским программам. Около недели ее, учительницу начальных классов, удерживали в заключении.

На оккупированных территориях педагоги, которые отказываются делать из украинских детей русских, вызывают подозрения. Те, кто сохраняют проукраинские взгляды, должны прятаться и молчать. Те, кто имеет смелость подпольно обучать детей на украинском, должны быть готовы к заключению или к тому, что их заставят покинуть дом.

Две учительницы рассказывают, как Россия заставила их бояться всего украинского, лишила работы и выгнала из дома.

Подпольная работа

Татьяна из Запорожской области. 2 года она прожила в оккупации. Выехала на территории, подконтрольные Украине.

С лета 2025-го она снова работает хореографом там, где украинский язык для нее и ее учеников не является угрозой и приговором.

"Так рада, аж дышать легче!" – говорит Татьяна после месяцев работы на почте в маленьком городке на юге Украины, в который вместе с мужем и сыном сбежала из оккупации.

"Когда впервые пришла в новый хореографический класс, смотрю: а он не мой, станок не мой, настигают воспоминания об учениках, костюмах – обо всем, что оставила дома. Ничего, говорю себе, здесь тоже будет свое. Хотя надеюсь, что я здесь ненадолго, что скоро вернусь домой", – признается женщина.

В конце мая 2022-го, уже в оккупации, когда работать в центре детского и юношеского творчества стало невозможно, Татьяна начала тайно обучать детей танцевать – онлайн.

"Как я узнала, что открыто нельзя? Увидела нашего директора. Она была белая от страха, – вспоминает она. – Россияне сказали, что так, как мы хотим – на украинском языке, по украинской программе, – работать не будем. После этого нам дали время, чтобы кто хочет – остался, кто нет – забрал вещи".

Народные костюмы Татьяна замотала в другие, сверху набросала побольше обычных вещей. Спрятала награды и флажки Украины. Домой побежала по тропинкам, боялась, что кто-то увидит.

Город кишел российскими военными. Они останавливали людей, заглядывали в малейшие сумочки, проверяли вещи.

Дома Татьяна часть флажков завернула в фольгу и запихнула в коробку из-под конфет. Другие – в пакет из -под молока: отрезала дно, вложила внутрь. Так оно все и стояло., в холодильнике.

Чтобы не возникало подозрений, что она до сих пор зарабатывает преподаванием, устроилась в магазин. Туда время от времени приходили знакомые и удивлялись: "Что ты здесь делаешь? Такой хореограф! Такой педагог!". Предлагали идти на работу в садик или возвращаться в центр, обещали хорошие зарплаты, подчеркивали, что дети же все равно наши.

"А я спрашивала, по какой программе теперь они работают. Говорила, что не хочу вкладывать в головы пропаганду, – вспоминает Татьяна. – У них игры "мины обошли – к маме пришли", они бросают игрушечные гранаты. Я знаю многих в городе, знаю, чему детей учат: какой "хороший русский мир", какая "плохая Украина".

Я сначала высказывала все, что думаю, а потом замолчала. Меня не раз предупреждали, чтобы я была внимательна, что ко мне много вопросов. Передавали слова коллеги, которая уже побывала на подвале. Я даже не знаю, что с ней произошло и где она сейчас".

Те, кто, как Татьяна, сохраняют проукраинские взгляды в оккупации, согласно российскому законодательству, могут быть обвинены в экстремизме. Как отмечается в аналитическом отчете центра гражданского просвещения "Альменда", под экстремизм в Российской Федерации могут подпадать как реальные насильственные действия, так и выражение несогласия с правительством или негативная оценка действий власти или вооруженных сил РФ. Такая подмена понятий позволяет использовать борьбу с экстремизмом как инструмент репрессий.

Тем, кто пытается сохранить свою украинскую идентичность на временно оккупированной территории, грозят штрафы, необходимость публичных извинений и внесение в реестры экстремистов. Например, в одном из крымских сел учителя математики оштрафовали на 45 тысяч рублей (более 500 долларов) за критику войны и поддержку Украины. Другую учительницу из Крыма уволили с работы за исполнение украинского гимна и песни "Червона калина". В Симферополе пять человек в возрасте от 17 до 21 года задержали за пение украинских песен в парке. На них составили админпротоколы.

Татьяна, конечно, никому не говорила, что продолжает учить своих учеников онлайн – на украинском и по украинской программе.

"Мои ученики оказались кто где. Все пишут, переживают, грустят. Я понимала, что мне грозит, но, думаю, если дети остались в оккупации и хотят заниматься – как я могу им отказать? Я просто должна работать. Только так, чтобы никто не узнал. Потому что видела людей после подвала. Их было трудно узнать", – говорит Татьяна.

Во время онлайн-уроков преподавать нужно было тихо, не так как можешь, не так как хочешь, потому что говорить на украинском – страшно. Надо было также выбрать правильное время – чтобы были люди на улице, транспорт, какие-то звуки. Но в городе стало безлюдно.

По информации Минобразования, по состоянию на начало 2025 года на временно оккупированных Россией территориях находилось 600 тысяч украинских детей школьного возраста. 7% из них учились в украинской системе онлайн-образования. Таких учеников ежегодно существенно меньше. По словам образовательного омбудсмена Надежды Лещик, это происходит из-за давления и угроз, опасности для жизни и здоровья детей и их родителей, а также контроля интернета со стороны оккупационных властей.

Занятия Татьяны длились до сорока минут. Не больше. Сначала показывала движения преподаватель, потом по очереди – дети. Танцевать онлайн непросто – нельзя подойти, исправить наклон головы, подвинуть ножку, надо учиться управлять исключительно словами, но в конце концов они начали находиться.

"Я старалась выбирать музыку без слов, или чтобы была зарубежная. Говорила и родителям, и детям, что наши занятия – это опасно, – вспоминает Татьяна. – Но дети и так это знали. Там это в воздухе – что украинское нельзя".

Сын Татьяны в оккупации также продолжил обучение в украинской школе. Теперь он делал это так же тайно и онлайн. У него с Татьяной был один на двоих ноутбук, который после украинских занятий они прятали за обшивкой ванны. Случалось, что, испугавшись звуков в подъезде, Татьяна поспешно засовывала его куда-нибудь – однажды он оказался в морозилке.

В дом Татьяны часто заходили российские военные. Поэтому когда она работала, муж и сын были на страже. "Знаете, – говорит она, – страх заставляет все время смотреть в окно".

Поэтому когда на своих онлайн-уроках в украинской школе был сын Татьяны, в окно смотрела она.

"Страх был на каждом шагу. И утром, и днем, и ночью. Страх, когда военный говорит: "Почему не идете голосовать (на "референдуме" – УП)?". Когда спрашивает документы, а ты показываешь украинский паспорт.

"Почему?" – это можно по-разному спросить. Они делают это так, чтобы напугать. Они могут тебя забрать. Или порвать паспорт. Людям рвали. И ты никогда не знаешь, чего ожидать, когда к тебе придут, что сделают. В конце декабря 2024 года пришли к нам".

Татьяна была на работе в магазине. Десяток военных ворвались в ее квартиру. Мужа положили на пол, не позволяли поднять голову. Когда забывал отвечать – били.

С сыном говорили в соседней комнате. Были вежливыми. Спрашивали, почему не учится в русской школе. Приказали, чтобы уже завтра все члены семьи получили российские паспорта, пригрозили, что придут проверять.

С тех пор в квартире Татьяны стало особенно тихо.

"Мы не хотели там больше быть. Сын неделями не выходил из дома. По ночам не спал. Слышал малейший шум – и уже был в окне. Страх. И эти паспорта...".

Но Татьяна боялась выезжать. Боялась, что их задержат, что о ее отказе работать на Россию известно всем. Впрочем, через несколько месяцев после обыска с помощью волонтерской организации они с мужем и сыном таки решились покинуть дом. Семья поселилась в небольшом украинском городке, над которым очень часто летают российские дроны.

"Но даже когда их сбивают – не так страшно, как дома, когда подъезжала машина. Здесь, благодаря возвращению к работе с детьми, я спокойна, – говорит Татьяна. – Когда у меня на телефоне играет "Червона калина", а ученики поют – это лучшее лекарство".

Плен

Мария из Херсонской области. 8 месяцев провела в оккупации. Выехала за границу (имя изменено по просьбе героини).

Мария тоже снова учит украинских детей – своих учеников младшей школы. Некоторые из них живут в Украине, некоторые за рубежом, некоторые – в оккупации. Поэтому она работает только онлайн. Детям из оккупации месяцами повторяет: никому, ни при каких обстоятельствах не говорите, что учитесь в украинской школе. Дети, если у них есть возможность выйти на связь, кивают.

Мария скучает по своей школе. По спокойной жизни, когда идешь на работу, занимаешься любимым делом и возвращаешься домой. Этой жизни больше нет. Дома больше нет.

Город Марии оккупирован с февраля 2022 года. За первые два года оккупации население общины, в которую он входил, уменьшилось втрое. В 2025-ом оккупационные власти признали, что предприятиям не хватает до половины работников. В городе физически не работает ни одна школа или детский сад.

На онлайн уроках Мария напоминает некоторым из своих учеников прятаться в случаях повышенной опасности: порой они не замечают тревог, порой – не реагируют на обстрелы.

А сама она до сих пор затыкает уши, когда слышит гул самых обыкновенных самолетов. Инстинктивно прижимается к земле. Хотя уже более двух лет живет в безопасной европейской стране и даже не повторяет себе без конца: "Успокойся, за тобой не придут, не заберут".

Как это произошло в сентябре 2022 года. Когда, будто преступницу, под прицелами автоматов ее повели по лестнице вниз. Могла ли эта 50-летняя женщина представить себя в заключении?

"Я не считала, что нахожусь в зоне риска, – признается Мария, вспоминая день, когда ее задержали в собственной квартире. – Я же не директор, не завуч – обычная учительница".

В то утро, когда кто-то с грохотом врывался в ее квартиру, Мария поспешно забросила свои телефоны под диван. Из-за этого из-под дивана доносились украинские новости. Их надо было немедленно выключить.

За месяц до обыска Марию окончательно выгнали из школы, куда она пришла 19-летней девушкой и в которой мечтала учить детей всю жизнь. Однако после того, как она отказалась сотрудничать с оккупантами, ей, как и другим учителям, которые поступили так же, приказали убираться из школы.

Мария зашла в класс, где еще недавно занималась с первоклассниками, и начала паковать учебные материалы – все, что имело на себе украинскую символику. Новая завуч предупредила: то, что оставите – будет уничтожено.

"Тридцать лет моего труда", – подумала Мария и потащила через дорогу к дому отца тяжелые сумки.

"Если бы эти вещи на2шли русские, – это прямая дорога "на подвал", – вспоминает Мария. Осознание опасности приходит к ней только сейчас, хотя почувствовать ее можно было еще весной 2022-го, когда русские забирали "на подвал" директора ее школы. Но тогда страха у Марии не было.

Даже в то сентябрьское утро, когда к ней ворвались семь вооруженных мужчин – не было.

"Сама себе удивляюсь, – говорит Мария. – Было только возмущение: вы кто такие?! Что здесь делаете?".

В домашней одежде, еще теплую со сна военные вытолкали ее на коридор. А потом взялись переворачивать все ее вещи. После этого позволили переодеться и повели к машине. Повезли к зданию, в котором она когда-то получила свой украинский паспорт.

Теперь здесь пытали людей.

"Привели меня, как обычную воровку: фото – профиль, анфас, отпечатки пальцев. Отвели в комнату, где был грязный детский матрас. Я лежала на нем и считала: первые, вторые, третьи сутки. Не спала. Заснула на несколько часов, только когда соседка дала таблетку.

Кормили нас раз или два в день, не помню. Каша какая-то, кусок хлеба. Кажется, все.

Иногда я слышала разговоры мужчин, которых держали в подвале. Там снова был наш директор. Я расплакалась, когда увидела сквозь зарешеченное окно, как его вели на прогулку.

Были сильные обстрелы, я слышала прилеты. Однажды охранники так испугались, что побежали и забыли нас закрыть. Это было забавно. Но убежать невозможно – в городе повсюду были российские военные".

Почти неделю Мария провела в размышлениях. Почему ее задержали? Анализировала каждое сказанное слово. Потому что не молчала, когда директора задержали впервые? Потому что выходила на митинги в поддержку Украины? Или потому, что уже в оккупации учебный год закончила по украинской программе?

Здесь ее впервые настиг страх. Боялась, что куда-то отправят. Что исчезнет для своих близких. Что неизвестно, выйдет ли вообще из заключения.

На допрос Марию вызвали примерно через неделю после задержания. Перед ней сидел тот самый мужчина, который забрал ее из дома. Задавал много вопросов. Показывал фейсбук-страницу директора, скриншоты из какого-то школьного чата и фото учительницы, которая, очевидно, его вела.

"Вероятно, эта женщина работала в то время онлайн по украинской программе, – предполагает Мария. – Но я ее не знала".

Мария должна была признаться, работает ли в оккупации с детьми. Ее убеждали делать это по российским школьным программам, "советовали" читать российские книги. В конце концов предупредили: если она и дальше будет придерживаться своих убеждений – ей лучше уехать.

Учителя имеют право на трудовую безопасность, защиту от несправедливого вмешательства, право на безопасную и хорошо оборудованную образовательную среду, академическую и личную свободу в преподавании и выбор материалов без идеологического принуждения, – объясняет Карим Асфари, правовой аналитик The Reckoning Project, ссылаясь на Международное право прав человека и Рекомендации Международной организации труда относительно статуса учителей.

Однако Мария во время оккупации получила лишь заключение и приказ уехать.

Из заключения она вышла больной, но считает, что ей повезло.

"Мои телефоны, которые вещали украинские новости из-под дивана, не нашли. Иначе не уверена, что осталась бы живой. А так только месяц приходила в себя. Знала, что на Россию, в российской школе работать не смогу. Такое количество людей убито, замучено, сколько в городе людей исчезло, сколько удерживали на подвалах. Я уехала.

Читаю новости, сообщения, отчеты: "Умер", "Погиб", "Прилет", "Ранило". Ученик на войне. Его бабушка в оккупации. Мой отец – я даже не смогла его похоронить. Мой племянник пропал. Мы искали его целый год. Его посадили в тюрьму в России. Слава Богу, он жив.

Я до сих пор не могу спать".

***

С 2022 года украинских учителей в оккупации заставляют преподавать по российским методичкам, называть вторжение "воссоединением" и повторять украинским детям, что Россия спасает их от нацистов и НАТО. Несмотря на это, некоторые педагоги продолжают тайно работать по украинской программе, рискуя, чтобы у их учеников был шанс сохранить украинскую идентичность.

Пока продолжается война, мы не узнаем, сколько таких смельчаков остается в оккупации, сколько были вынуждены подчиниться требованиям РФ, а сколько подверглись преследованиям из-за своих убеждений.

Надежда Швадчак, для УП

Текст был подготовлен в сотрудничестве с The Reckoning Project, глобальной командой журналистов и юристов, которая занимается документированием, освещением и сбором доказательств для расследования военных преступлений.

Публикация подготовлена при поддержке Европейского Союза. Ее содержание является исключительной ответственностью Надежды Швадчак / The Reckoning Project и не обязательно отражает позицию ЕС.