Осенью 2020 года журналисты "Украинской правды", в том числе видеограф Эльдар Сарахман (с 2022-го – военнослужащий ВСУ), посетили Гуляйполе в Запорожье. Они привезли репортаж, который показал, чем накануне местных выборов жила родина анархиста Нестора Махно.
Пять лет назад Гуляйполе выглядело как настоящее недооцененное сокровище. Такой концентрации человеческих историй и следов прошлого репортеры УП не встречали даже во многих популярных в Украине локациях.
Гуляйполе образца 2020 года – это город, где возрождали историческую память, спасали архитектурные памятники, развивали музейное дело. Хоронили патриотов, погибших в боях времен АТО и ООС. Готовили "махновскую" пиццу и ждали туристов. В то время от Гуляйполя до линии фронта на Донбассе было более 100 километров.
Сегодня Гуляйполе – передний край обороны, критическая точка со статусом "реальная угроза оккупации". Многие окрестные села уже оккупированы. За последние почти 4 года войны враг разрушил Гуляйполе до неузнаваемости.
К 2022 году в Гуляйполе было примерно 13 тысяч жителей. Вместе с селами, которые входили в общину – около 19-ти.
"Кацапы в наступлении сейчас, – рассказывает историк из Гуляйполя Сергей Звилинский. – Они все сравнивают с землей. Несколько месяцев назад в районе находилось где-то до 2 тысяч гражданских. Теперь вообще сложно сказать. Возможно, 500 наберется".
В интервью УП Сергей Звилинский рассказывает о попытках спасти то, что окончательно не потеряно – местные артефакты и идентичность.
Далее – прямая речь.
Все набирало обороты
Некоторым громадам в Украине приходится искать что-то консолидирующее, какие-то цементирующие исторические и культурные практики. В этом смысле гуляйпольцам, жителям района, повезло: у нас есть эта фишка с историей махновщины.
Можно по-разному относиться к Махно, но махновское движение стало фактором, который идентифицирует всех, кто родился и живет в этом крае. Когда я приехал учиться в Запорожье, можно было услышать: "А, так это же гуляйпольцы! У них свои приколы".
Лучшее, что было в Гуляйполе до полномасштабного вторжения – сформированный общественный сектор. Возможно, не настолько сильный, как хотелось бы, но он активно развивался после децентрализации. Теперь он потерян.
Хуже всего терять – общину. Здание можно отстроить, а собрать людей вместе, вернуть – почти нереально. В Гуляйполе выросла молодежь, которая начала включаться в местную жизнь. Появились люди, готовые оставаться здесь, вкладываться в Гуляйполе.
Все набирало обороты, двигалось в правильном направлении. За неделю до полномасштабного вторжения мы красили стены в музее-усадьбе Кригера, семьи немцев-колонистов. Это должно было быть публично-историческое пространство. Ремонтные работы выходили на финальную стадию. Открыть объект планировали летом 2022-го.
Последний раз в Гуляйполе я был летом этого года. Кацапы сегодня контролируют все дороги, и очень мало шансов, что по вам не прилетит. Разве что ехать в дождь, туман или сильный ветер, когда дроны не летают.
В городе фактически все разрушено. Я, пожалуй, и не назову, что уцелело. Если прилетает КАБ, то там уже не о чем говорить. Весь исторический ареал фактически на сто процентов пострадал. Где-то есть сплошные разрушения. Музей выгорел полностью, одни стены остались.
Где-то есть прилеты в историческую застройку конца 19-го – начала 20-го века, в доходные дома. У мельницы "Надежда" – это уникальный памятник конца 19-го века – разрушение на пятьдесят процентов. Главный фасад еще остался.
В усадьбу Кригера, где мы делали ремонт, прямых попаданий не было. Но рядом множество КАБов падало, "грады" я вообще не считаю. Там стены остались и частично крыша.
Читайте также: Угледар до и после. Неизвестная история города, о котором Украина и мир узнали благодаря войне
Стержень
Истории о махновском движении так или иначе рассказывали в каждой семье Гуляйпольщины. Этот фактор махновщины тоже в определенной степени формировал меня, мою привязанность к пейзажам, географии, к городу.
Старшее поколение, которое пережило "совок", выросло с пониманием, что разговоры о махновском движении могут закончиться плохо. Сначала в моей семье было просто упоминание, что прадед был пехотинцем-махновцем. Он был знаком с Нестором, жил с ним на одной улице.
Позже я нашел в архивах больше информации. Прадед был известным столяром, изготавливал мебель. Его таскали по допросам в 30-х, в 50-х годах. Слава Богу, не расстреляли.
У меня остались его инструменты, которые я эвакуировал в Запорожье, и даже некоторая мебель, которую он делал еще до революции. Есть его фото, есть часы, уже советские, но тем не менее. Для меня эти вещи очень важны.
Гуляйполе сильно пострадало от репрессий 30-х годов, потому что фактически каждый второй был в махновском движении. Это, наверное, сыграло свою роль в большем неприятии советчины, чем в соседних районах, регионах. От советской власти людям здесь очень сильно досталось.
В свое время я к своему удивлению узнал, что в селе Успеновка, где сейчас идут бои и которое русские фактически захватили, в середине 20-го века поставили памятник Шевченко. Представьте, тогда Шевченко ещё не было в областном центре – в Запорожье. А в Успеновке он был – классный, огромный памятник.
Я думал, его поставили в 80-ые, ну 70-ые. Но нет, оказалось, что гораздо раньше. Это тоже, знаете, какой-то такой стержень – не Ленина поставить в центре села, а Шевченко.
А еще, например, на выборах 2004 года в Гуляйполе был единственный участок на всю Запорожскую область, который большинством проголосовал за Ющенко (смеется). И этот оранжевый участок в центре города видимо тоже о чем-то говорит.
История, атмосфера Гуляйполя формировали, наверное, какой-то свой очаг в политической жизни. Обычно, гражданскую активность концентрируют крупные города, областные центры. Но на периферии Запорожской области Гуляйполе было одним из таких активных центров.
Смотрите также: Чем живет Гуляйполе – родина анархиста Нестора Махно
Об искренности
Когда я учился в университете, на третьем курсе проходил экспедиционную, этнографическую практику. Мы ездили по разным селам, общинам. Документировали, записывали воспоминания, собирали устно-исторические традиции, фольклор.
Потом начали делать то же самое и вне университета. Регулярно ездили по Гуляйпольщине и не только. С 2014 года у нас в рамках проекта "Гуляйпольские древности" создалось комьюнити, которое собирает все, что многим кажется ненужным хламом: посуду, какие-то элементарные вещи, одежду, все что угодно. А сейчас тем более стараемся вывозить все, что возможно.
У нас есть целая коллекция сундуков. Это объемные предметы, и люди просто их бросают в домах (во время эвакуации – УП). Кто-то обращается к нам, предлагает забрать. Нам иногда дают на хранение семейные фотоархивы, если это большие альбомы, которые трудно брать с собой, когда люди бегут от войны за границу. Мы все фото оцифровываем. Они являются очень крутым материалом для исследования истории региона.
После 24 февраля (2022 года – УП) люди стали больше обращать внимание на подобные вещи. Когда мы делали выставки во Львове, Киеве, приходило много переселенцев из Запорожской области. Они хотят больше узнать о своем регионе. Когда всю жизнь живешь у себя дома, часто не осознаешь важность всего, что тебя окружает. Осознание приходит через потерю. Когда у тебя забирают, разрушают дом.
Наша выставочная деятельность за пределами Запорожья, направлена на сохранение региональных идентичностей. Мы их освещаем, чтобы окончательно не потерять идентичность запорожского региона. Люди выезжают, растворяются в тех общинах, которые их принимают.
Наша команда – прежде всего историки. На основе материалов, которые удается сохранить, ученые пишут статьи, делают подкасты, каталоги. Коллеги из группы "Євшан-Зілля" собирали с нами песни и записали музыкальные альбомы.
В проектах по сохранению наследия преимущественно используем семейные архивы, вещи конкретного человека, фото. Это "залетает", потому что это – настоящее, не шароварное, не вымышленное. Это об искренности.
Историю нельзя писать без источников. Все эти экспедиции, эвакуации являются фактически сбором источников, которые помогают изучать различные аспекты жизни.
Можно на пальцах объяснять, как надо вышивать рушник, а можно просто его показать. Можно сколько угодно рассказывать, какими хорошими были раньше песни, и не знать, как они звучали в оригинале.
Мы уже очень много потеряли. Надо спасти то, что осталось. Как показывает история, кацапы всегда уничтожали наши источники, вывозили что-то в музеи Санкт-Петербурга или Москвы.
Факты строятся на источниках. Вещи, артефакты – подтверждение того, что мы имели и имеем культуру. Что на этой земле жили украинцы и что-то после себя оставили. Россияне забирают и хранят наши ценности в своих музеях. Их логика такова: если этого у вас сейчас нет, значит – никогда и не было.
Читайте также: Мы слишком увлеклись геополитикой – Историк Леонид Марущак о Донбассе и его сокровищах, которые мы теряем
Говорящие вещи
У нас на хранении преимущественно вещи 20-го века, иногда попадаются конца 19-го. Есть предметы времен независимости: вышивка 90-х годов, какие-то самодельные изделия, ткани, одежда. Есть самогонный аппарат, очевидно из 90-х – красивый такой, с краником от самовара. Мы его на выставку брали.
Эти предметы – не что-то изысканное, великое с точки зрения, скажем, искусства. Они отражают простые, жизненные аспекты, которые гораздо более красноречивы. У нас есть, например, листовки, связанные с выборами, референдумом в 1991 году. Есть предвыборная агитация 1998 года. Все это отражает местную, региональную специфику.
Мы – о людях, о социальной антропологии, а не о предметах как таковых.
Все, что удается сохранить – уникально. Если какая-то песня, сохранившаяся в одном селе – это вообще суперсчастье. Она чудом дожила до наших дней, ее исполняет старенькая бабушка. И нам удалось ее записать перед тем, как женщина умерла. Мы эту песню могли с концами потерять.
Мы получили фото махновских командиров, в частности Василия Шаровского, командующего артиллерией. Это на самом деле фотография общенационального значения, мы ее как-то презентуем.
Шаровский – довольно известный человек, но раньше у нас не было его изображений. Он был членом Украинской Центральной Рады, его выбрали депутатом от крестьянского союза. А потом он влился в махновщину. Еще до того он был достаточно влиятельным в Гуляйполе. Потом Шаровского расстреляли. Фото сохранилось у потомков его сестры среди других семейных фотографий.
С советских времен у нас остались, например, домодельные иконы. Они были очень популярны во времена, когда религию запрещали. Купить икону нельзя было, поэтому люди изготавливали их тайком. Кто-то фотографировал образ, потом делал репродукции на фотобумаге. Кто-то мастерил рамку, стекло нарезал, другие – украшения из фольги, восковые веночки вставляли. Это была коллективная работа.
Мне нравятся такие нетипичные вещи, сделанные руками. Они говорят в данном случае о временах, когда были гонения на церковь.
Такая икона для нас, как и другие артефакты, важна не сама по себе. Мы фиксируем, кому она принадлежала, кто ее делал, какие истории с ней связаны. Очень важно, чтобы вещь не была вырвана из контекста, атмосферы, бытования. Без дополнительной информации, параллельных историй она становится менее интересной или вообще неинтересной.
Любой старый сундук, каким бы красивым он ни был, или изысканное украшение гораздо менее ценны, если мы не знаем, кому они принадлежали. Если у нас нет фото владелицы, истории ее жизни.
Читайте также: Великий Луг возвращается. Где просчитались россияне, уничтожив Каховскую ГЭС
Обожженные солнцем
Махновщина лично для меня не является региональным явлением. История движения соприкасается с общенациональными процессами. Это движение объединяло сотни тысяч крестьян. Нельзя сбрасывать со счетов эту огромную массу, которая в те времена "движевала" в контексте анархизма.
Мне не нравится, когда через призму государственнической концепции украинской истории начинают рассказывать, что махновцы – предатели. Тем самым мы отрекаемся от населения юга, востока Украины, которое поддержало движение, ставшее для них выразителем тогдашних идеалов. Крестьянство боролось за будущее своими руками.
Если мы говорим, что махновщина была деструктивной, антигосударственной в разрезе УНР, то надо тогда говорить, что и запорожское казачество, которое лежит в основе нашего национального мифа, тоже является деструктивным.
Запорожская Сечь не была сторонником центральной государственной власти, Гетманщины. Она всегда стояла в оппозиции. Поэтому мы должны ее забыть, вычеркнуть из учебников как враждебное для украинского государства явление? Следуя такой логике, у нас останется вычесанная история из трех фактов и двух героев.
Очень важно сохранять семейные архивы, истории, чтобы люди поняли, откуда они взялись. Их предков не привезли сюда из России. Современные гуляйпольцы – это потомки местных казацких семей или переселенцев с Полтавщины, Слобожанщины или Киевщины.
Гуляйпольцы – это натурально люди степи. Они жили и живут вдали от большой воды, Днепра. Реки здесь, как правило, пересыхающие. Обожженные солнцем, классические степняки. Кто-то однажды сказал, что в их душе много тепла.
Я – тоже человек степи, где простор и безграничность. Запорожье – это регион, где сливаются две бесконечности: степь и море. Поэтому здесь горизонта нет, он не заканчивается. Ты выходишь из дома, а дальше – бесконечное пространство.
Это наложило отпечаток и на местные песни. Как говорят фольклористы из "Євшан-Зілля", чтобы тебя услышали в этом безграничном пространстве, тебе надо было в него кричать. Петь очень громко, с широко открытым ртом, с очень насыщенными звуками.
Люди в Запорожской области знают цену свободы. На протяжении веков они за нее боролись, защищали. Были разные эпохи. Когда-то их право жить, работать на своей земле подавляли, когда-то этот котел взрывался. Но здесь всегда были люди, которые боролись за свободу.
Украинцы в целом могут многое стерпеть, быть пассивными. А когда начинается прямое наступление на их свободу, индивидуальность, тогда они встают, и говорят: "Подождите, чуваки, так не может быть. Это уже перебор".
Евгений Руденко – УП