Перший закон війни
"Если кто застанет вора подкапывающего, и ударит, и убьет, то кровь не вменится ему". (Исход, глава 22)
"Хорошая газета справедлива, аккуратна, честна, ответственна, независима и достойна. Правда есть определяющий принцип". (Из стандартов агентства Ассошиэйтед Пресс)
Заповеди для войны и заповеди для мира. Те, кто кричат про "мир во всем мире" – обычно, не читали Библию. На войне, как известно, "не убий" перестает работать, и любой священник отошлет паству к двадцать второй главе Книги Исхода.
Так же, как перестает работать на современной войне "правило второй стороны".
Проблема в том, что многие, кто взахлеб цитируют книги стандартов Ройтера или АП, никогда не были на отечественной войне.
А теперь они пришли на нее.
И сошли с ума.
Сейчас кто-нибудь обнаружит подвох уже в самом эпиграфе к этой короткой заметке и скажет: "Мало кто из вас может похвастаться независимостью".
Соглашусь. Более того: не просто "мало кто". Еще точнее будет сказать – никто. Разве что, если считать независимостью стипендию Фулбрайта или Альфреда Френдли – что было бы не менее смехотворно.
Что касается независимости: кто бы ни контролировал СМИ, в котором работает журналист, второй, неписанный закон – фильтровать информацию и не позволять засорять свой язык чужой шелухой.
Первая заповедь, конечно же – "не навреди".
Каждый из нас, руководствуясь неписанными правилами профессии, скрывает в своих материалах лицо человека, умоляющего не раскрывать его личность, кроме тех случаев, когда человек в кадре – антигерой расследования. Последний же, вне всяких сомнений, имеет право ответить нам в наших публикациях и может воспользоваться этим правом, объяснив логику своих действий.
Но можем ли мы в военное, а не в мирное время – слышать и слушать "голоса противника", иначе как для получения информации?
Имеем ли мы внутреннее право озвучивать его пожелания или оценки?
Может ли он быть услышан, если логика его действий подразумевает уничтожение страны, гражданами которой мы являемся?
Мне кажется, основная разница между международной и национальной журналистикой в том, что у международного корреспондента на войне на другом континенте нет и не может быть "своих" солдат. У корреспондента национального СМИ, описывающего войну на собственной территории, нет и не может их не быть.
Иногда возникает впечатление, что многие наши коллеги ждут некоего пресс-релиза от HumanRightWatch или Международной амнистии, чтобы обрести, наконец-то, новые Библию и десять Заповедей.
Хорошая новость состоит в том, таких библий и исследований написано уже немало.
Один из моих коллег недавно набросился на меня при входе в редакцию: "Нет и никогда не было "двойных стандартов" в освещении событий! Нет и не может быть разного подхода к освещению международных и внутренних новостей!"
Отвечу словами из публикации профессора Говарда Бессера, Howard Besser, преподающего в Нью-Йоркской кинематографической школе:
"Вот где патриотизм и пропаганда пересекаются. В военное время хроника журналистики в плане проявления в ней патриотизма и пропаганды так же достойна внимания в демократических государствах, как и в авторитарных. Разница в том, что в первом случае средства массовой информации сами, на волонтерских началах, принимают на себя эту роль, – во втором же их заставляют это делать".
Самоцензура, в отличие от цензуры – вот главное, и достаточно очевидное отличие.
Я не думаю, что в Украине найдется СМИ, где что-то, кроме внутреннего убеждения, руководило бы сотрудниками редакции в их освещении нынешнего конфликта.
Одна из вещей, которая беспокоит вышеупомянутого нью-йоркского профессора – самоцензура, например, в части освещения военных преступлений собственных солдат во время боевых действий или сокрытия их потерь. Во втором случае цензура должна заканчиваться в тот момент, когда для "наших ребят" исчезает угроза со стороны противника.
А в первом случае?
Мы должны не бояться вносить коррективы в собственные тексты.
Сводка исправлений в новости должна стать одной из обязательных рубрик во время войны, как прогноз погоды или обзор финансовых рынков, идущий на крупных телеканалах бегущей строкой в независимости от того, о чем в этот момент вещают с экрана.
Другими словами, если крупная операция закончена, войска передислоцированы и территория зачищена от противника, – тогда, но не раньше, выпуски новостей должны быть подкорректированы с учетом реальных, а не задекларированных командованием данных. Чтобы в учебники истории и военного дела попали реальные цифры потерь, а военные преступники со "своей" стороны – попали под трибунал.
Такая ревизия информационных сводок просто необходима, чтобы избежать спекуляций на тему "распятых мальчиков", чтобы не допустить Вуковара или других подобных историй, когда солдаты могут совершать экзекуции, находясь в абсолютной уверенности, что их союзники с телекамерой и блокнотом никогда не сдадут братьев по оружию.
Обязаны сдать. И сдадут.
Я видел мертвые тела и наблюдал допросы с пристрастием, но, к счастью, никогда не был свидетелем геноцида.
Не дай, Бог, нам когда-нибудь стать свидетелем этого. И если это случится – не дай, Бог, жить потом с осознанием того, что мы не сделали все возможное, чтобы это остановить.
Да, мы обязаны сообщить об увиденном. И уже непредвзято освещать суд над военным преступником, какой бы шеврон он ни носил.
Что бы уже на мирной, освобожденной от врага территории, "выключить" введенные самим собой ограничения свободы слова и вернуться к правилам жизни в мирное время. Правилам, расписанным как таблица умножения и впитанным с молоком матери.
Таким же непреложным правилам, как заповедь "не убий" – которая снова начинает работать в то время, когда нашей собственной жизни и имуществу уже ничего не угрожает.
Алексей Бобровников, специально для УП
