Голодомор: неуместный ребрендинг

Наверное, у многих из тех, кто следит за попытками Ющенко приравнять голодомор к геноциду, возникло впечатление, что мы стараемся вскочить на чужой поезд.

Ведь это так просто – приравнять одно имевшее место ужасное преступление к другому ужасному преступлению, потому что последнее уже было осуждено, брендировано и запатентовано!

Прецедентное право в историческом масштабе, так сказать. Неплохая идея, но только на первый взгляд. Хотя бы потому, что вот так, в лоб, как делает это Виктор Ющенко, ее осуществить сложно.

Есть несколько причин.

Режим, который это совершил, в своей урезанной форме существует и сейчас. И противодействует всеми возможными методами тому, чтобы значение голодомора было понято максимумом людей в мире.

Есть причина техническая. Гитлер, в отличие от Сталина, любил прямые формулировки – как сейчас бы сказали, полную прозрачность политики. Тогда он открыто задекларировал ущербность этнических евреев, и тем самым уже легитимизировал все дальнейшие ущемления их прав, вплоть до права на жизнь.

Эта прямота формулировок – вещь уникальная, а уж на уровне криминала – так точно. Нечасто увидишь убийцу, который со всех трибун громогласно заявил о своем намерении совершить преступление, а затем под кино- и фотоаппаратами его осуществил.

Нечто подобное произошло в фашистской Германии, что сделало участь тех, кто осуждает имевший там место геноцид, легкой и беззаботной. Доказать свою правоту им было, скажем прямо, несложно.

Другое дело с чекистами-большевиками и их вождем. Там иезуитство процветало, формулировки приказов не всегда были расово точные. Никто не распоряжался уничтожать украинцев – это было бы неполиткорректно. Напомню, что, вдобавок ко всему, режим в России до сих пор препятствует полному раскрытию информации о голодоморе.

Итак, фашисты открыто уничтожали евреев, открыто заявляя об их расовой неполноценности. Украинцев же тайно уничтожали, скрывая мотивы уничтожения.

Мотивов в свое время было придумано немало – от уничтожения базы для политической оппозиции до мести евреев-большевиков украинцам за некие исторические обиды.

 В этом нет ничего удивительного – в каждом массовом убийстве столько неестественного, бессмысленного и ужасного, что сознание само раздвигает рамки логики, и тем самым вызывает из небытия самые фантастические версии.

Однако что бы ни было мотивом уничтожения, суть его следует искать в единственном источнике – в отдельной самоидентификации украинцев.

Для режима было серьезной угрозой существование многомиллионной группы людей, которая ощущала свое отличие от других по многим параметрам, начиная от языка и быта, и заканчивая предпочтениями в ведении хозяйства и самоуправления.

У этой отдельной группы был сравнительно свежий опыт вооруженной борьбы, она еще помнила массу радикальных политических идей, которые принес ветер тех перемен, которые происходили в Российской империи в конце 19-го и в начале 20-го веков.

Эта отдельная группа, вдобавок, территориально занимала стратегическое положение на западной границе красной империи, в зоне, богатой сельскохозяйственными и промышленными ресурсами.

Именно это предопределило ее участь. Предлог для нейтрализации мог быть найден любой.

Отдельно стоит сказать о вопросе коллаборационистов. То, что много украинцев стало помогать большевистскому режиму – отнюдь не повод переложить часть вины на украинский народ в целом, представив ситуацию так, что он чуть ли не сам себя уничтожал.

Это все равно, что "вешать" все преступления гитлеровцев в России на генерала Власова и местных полицаев. В каждом народе есть предатели, но сейчас речь идет не о них.

Что же касается спора, считать это геноцидом или нет – он явно контрпродуктивен.

Миллионы людей погибли ужасной смертью. Неужели это не повод считать данное событие чем-то не менее ужасным, событием, которое заслуживает исторического осуждения, которому заслуженно был подвергнут геноцид фашистской Германии? Преступлением режима, у которого нет аналогов по жестокости и размаху в обозримой истории?

Разве не достойно это преступление стать отдельным (в том числе и от Холокоста) прецедентом в истории, чтобы уже к нему старались приравнивать другие, меньшие по масштабам аналогичные преступления режимов? Разве не достоин он отдельного имени?

Пожалуй, украинский опыт поисков и утверждения исторической правды будет огромной помощью для тех, кто в своих странах борется за истину.

Поэтому спор этот должен быть прекращен. Ведь он содержит опасную ловушку – "Не геноцид – значит, не преступление". Обе спорящие стороны должны признать "Геноцид или нет – не важно, это преступление не менее ужасно".

В то же время пытаться сделать политический капитал на реформировании исторической памяти с помощью чужеродных клише – означает только вредить делу. Вредить украинцам, выставляя их как желающих получить статус жертв задешево. Вредить цивилизации, скрывая от человечества беспрецедентный урок.