Марк Белорусец: Всередине России империя-мертвец бьется о стенки гроба, но мертвому не стать живым
24 февраля 2022-го большая война застала нас врасплох. У большинства из нас не было опыта, на который можно опереться в новой реальности. Не было способов осмыслить ее. Не хватало слов выразить то, что чувствуем: боль, страх, ненависть.
Язык военного времени совершенно иной: другие смыслы, другой способ их высказывания. Перевести с мирного языка на военный не всегда удается. Невыразимость войны мучает наряду с ее ужасами, картинами смерти и разрушений.
Пауль Целан, родившийся и выросший в Украине, стал самым известным поэтом, нашедшим для своих стихов язык сострадания и надежды после Второй мировой.
Киевлянин Марк Белорусец – известный переводчик Целана, начавший переводить его еще в советское время, когда несоветский язык Целана был под запретом. Целан был "диссидентским" поэтом, его переводили Васыль Стус, Моисей Фишбейн.
Марк Белорусец тоже был диссидентом. "Меня в то время КГБ преследовало за общение с украинскими поэтами и художниками, прибегая к различным способам запугивания: избивали в парадном, поджигали дверь в квартиру, звонили с угрозами по телефону".
О языке сегодняшней войны, развязанной империей-мертвецом, немецких интеллектуалах, выступающих "за мир во всем мире", "хороших русских", а также, разумеется, о Целане Марк Белорусец рассказывает в интервью "Украинской правде".
"Война предстает сном, из которого невозможно вернуться в явь"
− Вы, коренной киевлянин, родились в 1943-м в эвакуации на Урале. "Во время войны киевлянин мог родиться разве что на Урале", – когда-то говорили вы. В 2022-м эта фраза могла бы звучать так: "Во время войны мариуполец мог родиться разве что в Польше, Германии, Франции".
Когда вы сегодня слышите слова "коллаборант", "гауляйтер", "партизаны", "фильтрационные лагеря", нет ощущения, что у истории сорвало резьбу?
− То, что происходит сейчас − откат в темные века и еще ниже по цивилизационной лестнице. Россия устроила дикую кровавую бойню. Все теснее смыкается вокруг нас круг жертв этой войны.
Тяжело ранен доброволец, сын актрисы из "Театра пожилых людей", в котором ставит спектакли моя жена. Погиб другой доброволец Илья Чернилевский, сын поэта и переводчика Станислава Чернилевского, нам хорошо знакомого. Илья тоже был поэтом. Он писал стихи на украинском, а песни – на русском. Нередкий случай в украинской литературе.
Убитые и раненые – это и есть язык войны. На этом языке она пишет свой текст, который кажется бесконечным. Пытки, издевательства, насилие над безоружными – ее метафоры. Сломанные судьбы, разрушенные украинские города и села – ее образы.
Россия нам навязала отвратительный словарь Второй мировой с его замшелой лексикой: обстрел, воздушная тревога, эвакуация, депортация, оккупация. Это текст в стиле ретро, он детально повторяет текст той войны. Он точно так же бездарен и отвратителен.
Но любой текст имеет начало и, неизбежно, конец. Вторая мировая закончилась Нюрнбергским процессом.
− В трехлетнем возрасте вы видели, как пленные немцы на Крещатике выменивали у местных мыло на хлеб, а ваша бабушка отдала свой хлеб, не взяв мыла. Можете ли вы представить такое сейчас, при нынешнем градусе ненависти к россиянам?
− Отторжение России и ненависть к ней стали в Украине повсеместными. Почти у каждого свой счет к агрессору. Но мне видится и общий украинский счет, в который вписаны все убитые, искалеченные, лишенные крова, ограбленные и униженные.
В коридоре Национального института рака рядом со мной ожидал приема у хирурга немолодой уже мужчина.
Он рассказал, что живет в маленьком селе в Полесье, неподалеку от белорусской границы и Чернобыля. В их село россияне зашли еще в марте. Один заскочил к нему в хату и сразу навел автомат на крышку погреба. "Кто там у тебя?" – "Да нікого, тільки гриби в банках". – "Открывай!". Он забрал все пятнадцать банок, сел в свою БМП и уехал. Господи, да возьми ты пять банок, ну – десять! Чего ж ты загребаешь все?
Тот человек, помолчав, добавил: "Хоча б не знущались, бо в сусідньому селі знущались з людей".
Конечно, на этой войне случаются события пострашнее, но его рассказ довел меня почти до слез. В маленькие бедные села рядом с Чернобылем, где половина населения вымерла от той болезни, которую лечат в Институте рака, врываются оккупанты, отбирают последнее и издеваются над людьми.
Моя еврейская бабушка, давшая в послевоенном Киеве хлеб пленному немцу, наверняка спрятала бы его от российского оккупанта, убийцы, насильника и грабителя.
− Какими запомнились вам первые недели вторжения?
− Само начало этой новой фазы русско-украинской войны выскальзывает из памяти, как всякая бессмыслица. Осталась лишь дата − 24 февраля − как точка отсчета кровавого безумия.
Все первые дни походили друг на друга, словно это один и тот же день, повторяющийся наподобие жуткого сна.
Лихорадочное чтение и перечитывание новостей под аккомпанемент сирен превратилось в обряд. Наверно, тогда мы подсознательно ожидали, что "Українська правда" сообщит об "отмене" войны. Я замечаю, что новости, которые читал на этом сайте с 2014 года каждый день, больше не могу читать на русском языке. До 24.02 мне было все равно.
В эти первые дни в Киеве появились баррикады из мешков с песком и блокпосты, на них дежурили бойцы терробороны. Их приветствовали официальным и вдруг ставшим таким душевным и теплым приветствием "Слава Україні!" и улыбались им, как хорошим знакомым.
Свет вечерами не включаем, поэтому короткие февральско-мартовские дни становятся еще короче.
Я пытаюсь от ужасной реальности убежать в действительность перевода и поселиться хоть на какое-то время в тексте. Порой это удается, но приходится возвращаться и использовать каждую возможность помогать теробороне, или хотя бы кормить этих мальчиков и девочек. Так проходит половина марта, а война все не кончается.
Она предстает кошмарным сном, из которого невозможно вернуться в явь. Сегодня в нем особое место занимают вопли диктатора и его сообщников: Россия, мол, применит в Украине ядерное оружие.
Это будто сон во сне, который забрел из пятидесятых прошлого столетия, когда "товарищ Сталин" подхлестывал ядерным кнутом лошадей Холодной войны. Но сталинская телега в конце концов проехала по нему самому. Его приспешники о нем позаботились.
Думаю, что с нынешним "сталиным" будет то же. Тогда и удастся проснуться.
"Внутри России империя-мертвец колотится о стенки гроба"
− Российская пропаганда – наследница нацистской и советской. Какая, по-вашему, самая ужасная ложь унаследована Россией от Советского Союза?
− Во времена СССР советские руководители и пропагандисты часто рассказывали красивую сказку о союзе братских народов. Но никакого братства не было. И насильно объединенные республики являлись фактически колониями России. То, что колонии были под боком метрополии, ничего не меняло.
Когда империя распалась, Москве досталась в наследство сказка о великом братстве народов.
Российские "начальники" и пропагандисты на все лады повторяли этот миф о якобы золотом веке могущества СССР и братской любви, объединявшей народы вокруг великой России. Москву мучили фантомные боли, "болели" ставшие независимыми республики, так же, как у человека болит потерянная рука или нога.
За тридцать лет Россия от этих фантомных болей так и не избавилась. А все потому, что внутри нее империя-мертвец колотится о стенки гроба. Ей хочется ожить, оживить прошлое, крутануть вспять колесо истории. Умерщвленная покорная Украина – последняя надежда мертвеца.
Устами российских главарей и пропагандистов империя-мертвец проклинает всех украинцев, якобы сплошь сатанистов, националистов и извращенцев, обрушивает проклятия на погрязший в демократическом разврате Запад, угрожает Украине и европейским странам ядерным оружием. Чем хуже дела на фронте, тем яростнее вопли телепатриотов.
Эта империя-мертвец с марта-апреля 2014 года ведет войну против Украины. Число жертв этой войны, я полагаю, давно перевалило за сотни тысяч.
Империя-мертвец стремится задушить Украину в своих объятиях. Чем меньше на это шансов, тем больше обстрелов жилых кварталов, тем больше развалин и жертв среди мирного населения.
Мертвец, как известно, питается живой кровью. Империя-мертвец готова послать сотни тысяч россиян в Украину умирать, чтобы не обмелела река льющейся крови, потому как и сама Россия мертвецу ни к чему, ему нужно воскресить империю.
Но ничто не может вернуть мертвеца к жизни. Не вернуть Украину, не вернуть вместе с ней имперский мрачный блеск.
Мертвому не стать живым, как прошлому не одолеть настоящее и будущее.
− Для России сегодня собирательный образ врага − "бандеровец". Тоже традиция, идущая с 1940-х. Как коррелирует происходящее сегодня с советской пропагандой?
− Мне не пришлось жить на Западной Украине, но кое-что о жизни там знаю из первых уст.
Моя мама в конце сороковых часто ездила в командировки в Тернопольскую область и там сблизилась с двумя молодыми учительницами. После окончания пединститута в Днепропетровске они попали туда по распределению и отрабатывали положенные три года в местной школе.
Однажды они появились в нашей киевской квартире, попросились переночевать. И сказали, что больше не вернутся на Тернопольщину, пусть их даже накажут за то, что не отработали полный срок.
Они наперебой рассказывали, как невозможно им было там остаться. "Праздник великого октября" − очередная годовщина большевистского переворота. Из райкома партии указание: торжественно отметить с детьми и объявить, что в эти праздничные дни у детей каникулы. Из леса ночью являлись "те" со своим наказом: "Які там радянські свята?! Діти мають вчитися!".
На Рождество снова строгий приказ из райкома – чтоб никаких хождений в церковь, иначе вами займутся органы. А те из леса требуют свое: "Ти що, бога в душі не маєш? Це ж Святе Різдво! Діти мають йти до церкви! Якщо під час свят будуть заняття у школі, тобі кінець".
Не те, так эти, не эти – так те. Вот они и решили убежать.
В начале восьмидесятых мне рассказывал Семен Глузман, украинский диссидент, отбывший десятилетний срок в Пермском лагере и в ссылке, что в лагере он ходил всегда советоваться к "бандеровцам", которые досиживали свои бесконечные сроки.
Это были спокойные, мудрые, очень благожелательные люди. Им искалечили жизнь за то, что они на деле, с оружием в руках, боролись за независимую, свободную Украину. Их советы помогали выстоять в суровых условиях брежневского лагеря. Позднее Глузман написал о них в своей книге "Рисунки по памяти, или Воспоминания отсидента".
Еще мне вспоминается семейная история одной украинской актрисы. Ее семья родом с Тернопольщины. В конце сороковых ее мать вместе с сыном, тогда грудным ребенком, и мужем сослали в Сибирь. У матери было два брата: один служил в милиции, другой воевал в отряде УПА. Когда брат-милиционер предложил сестре и другим родственникам-односельчанам пойти к сельсовету и попрощаться с братом-"бандеровцем", она одна из всех решилась пойти.
Под сельсоветом лежали зверски избитые и связанные бойцы УПА, несколько человек, которых выследили милиционеры и "ястребки" (бойцы истребительных батальонов при НКВД, состоящих из партийных и комсомольских активистов – УП). Среди бойцов УПА был и дядя будущей актрисы, родной брат ее матери. На следующий день их расстреляли.
Актриса родилась в далеком сибирском поселке, откуда потом, в конце 1950-х, с большими трудностями вернулась с мамой и старшим братом, родившимся перед ссылкой. Их отец в Сибири умер.
− Поэт и переводчик возвращает "протертым" словам смысл, называя вещи своими именами: войну – войной, геноцид – геноцидом, коллапс экономики – коллапсом экономики. Задача пропагандиста прямо противоположна. Так война становится спецоперацией, геноцид – денацификацией, а коллапс экономики – отрицательным ростом. О чем думает переводчик, наблюдая эти эксперименты с русским новоязом?
− Российский новояз с его подменой понятий – язык смерти. Если продолжить ряд, в котором "отрицательное всплытие", "отрицательное пожаротушение" и тому подобное, то в конце ряда окажется отрицательная жизнь, то есть жизнь со знаком минус.
Ну а "денацификация" – спасение меня, русскоязычного, и таких, как я, от притеснений – на самом деле означает уничтожение городов и сел в том числе юга и востока Украины, где у большинства украинцев родной язык русский, гибель тысяч мирных граждан.
В лексиконе новояза понятие "освобождение" – это захват чужих территорий, грабеж, насилие, пытки, убийство безоружных.
Мне сегодняшняя Россия видится заблудившимся в XXI веке древним Египтом с его культом мертвых. На главной площади главного города стоит усыпальница-мавзолей фараона-Ленина, умершего сто лет назад. К нему, правда, на поклон теперь не ходят. Зато в декабре выстраиваются огромные очереди, чтобы поклониться фараону-Сталину, по чьему приказу уничтожены миллионы людей.
"Если вы не на фронте, обобщение "хороший русский – мертвый русский" – пошлая бравада"
− В немецких медиа регулярно появляются открытые письма "западных интеллектуалов", призывающих своих политиков "сохранить лицо" Путину. Один из выдающихся философов современности Юрген Хабермас призывает к компромиссам ради того, чтобы избежать Третьей мировой. Почему-то "голубей мира" особенно много среди немцев. Что это, все то же пресловутое чувство вины?
− Я не политик, потому все, что я выскажу – лишь мое субъективное мнение и видение.
Немецкие интеллектуалы, как и все немцы, очень боятся новой мировой войны. Им этот жуткий страх, сидящий где-то в подкорке, видимо, передался от бабушек и дедушек, у которых запечатлелись в памяти бомбардировки и последовавшие затем полуголодные годы. Тогда, как сказала мне одна немецкая художница, они были счастливы, если им доставалась от американцев пара чулок и банка кофе.
Не потому ли теперь их внуки, немецкие интеллектуалы, слегка бравируют своей давней, с девяностых, неприязнью к Америке. Большей частью они либо левые, либо делающие вид, что левые. Америка, мол, самодовольная, с креном вправо, она стремится доминировать в Европе и во всем мире.
В середине 1990-х в Берлин приехал Клинтон, тогдашний президент Соединенных Штатов. Я тогда оказался в Берлине и случайно попал в пивную под открытым небом, где бородатые "леваки" за длинным столом пили пиво. Явился туда еще один из их компании и с порога заявил: "Знаю я, зачем он сюда приехал. Он приперся показать, кто в Европе хозяин".
Левые с тех же девяностых симпатизируют России еще и потому, что "враг моего врага – мой друг". А россияне ненавидят "америкосов" наряду с "прогнившим Западом". То, что Россия уже давно занимает фактически крайне правую позицию, их не смущает. А на Украину они вообще не обращают внимания, вторя "мантрам" российской пропаганды. Ведь это же Америка, прикрываясь Украиной, ведет войну с Россией. Отсюда вывод: нечего помогать Украине оружием, надо, чтобы она на любых условиях заключила мир с Россией, тогда мы избежим Третьей мировой.
В сказке Горького воробьишко восклицает: "Отчего деревья качаются? Пускай перестанут, тогда и ветра не будет".
– "Хороший немец" – распространившееся после Второй мировой обозначение тех немцев, кто "ничего не знал" о преступлениях нацизма: просто работал и заботился о своей семье. Сегодня много дискуссий о "хороших русских". Как вы расцениваете такую параллель?
− Однажды, еще до исчезновения ГДР, я по пути в Веймар не отрывался от окна поезда. Но мне так и не удалось увидеть бывший концлагерь Бухенвальд, превращенный в музей.
В Дрездене я сказал об этом своей доброй знакомой, которая меня приютила на пару недель, проведенных в ГДР. Возможно, предположил я, что и веймарские жители не замечали концлагерь неподалеку от города и ничего не слышали о творящихся там ужасающих преступлениях.
Она ответила мне: "Ты не увидел потому, что ты иностранец и не знал, куда смотреть, а они не замечали Бухенвальд, потому что, как и другие вроде непричастные к режиму немцы, не хотели ничего знать о концлагерях, о расстрелах, пытках и опытах над людьми".
Я не предлагаю подождать сорок лет с осуждением "хороших русских". Но мне словосочетание "хороший немец" сразу напоминает бытовавшую на советском фронте с 1941 по 1945 годы крылатую фразу: "хороший немец – мертвый немец".
Вот и безапелляционное заявление "хороших русских не бывает" позволяет сделать следующий шаг в том же направлении.
Навязанная нам война ведь продолжается. Сегодня мы слышим и читаем в интервью и комментариях: "Хороший русский – мертвый русский". На такое имеют право те, кто на передовой, как обобщение выстраданного опыта: если ты не убьешь – тебя убьют. Однако в отдалении от нее, от тех, кто в тылу – это лишь никчемная и пошлая бравада. Как и голословное утверждение, что "хороших русских не бывает". Не устраивать же дискуссию по поводу того, бывает, дескать, или не бывает. А по сути, какое нам сегодня до этого дело, когда каждый день ракеты разрушают наши города, и российская армия минами засеивает поля.
Моя любимая наставница в немецком языке и литературе Роза Соломоновна Клопер, убежавшая в 19 лет на фронт, служила переводчиком в контрразведке, в СМЕРШе.
Следователь СМЕРШа сказал однажды Розе: "Я буду допрашивать "языка" (взятый в плен разведчиками солдат или офицер противника – УП) и записывать показания, руки у меня будут заняты, а ты работаешь языком, руки у тебя свободны – будешь бить его, выбивать из него сведения".
Роза заявила, что не станет бить пленного. Следователь заорал: "Это может спасти жизни наших ребят. А ты, еврейка, про Бабий Яр слышала?". Роза ответила: дайте, мол, мне автомат, пойду на передовую и буду стрелять во врагов. А безоружного бить не буду. Трудно на войне выстоять и остаться человечным.
"Сегодня истязаемая Украина кричит голосами своих поэтов"
− Ваш любимый поэт Пауль Целан жил в Черновцах, когда в 1940-м советские войска оккупировали Бессарабию и Северную Буковину, отняв эти территории у Румынии. Они говорили: "Мы вас пришли спасти от капитализма, мы вам покажем, что такое советский рай для рабочих и крестьян". Не находите ли вы аналогии с тем, что происходит сейчас на юге и востоке Украины?
− На Западную Украину, в Черновцы, я попал впервые лишь в 1980-е годы.
Я тогда только приступал к переводам стихотворений Пауля Целана, одного из самых значительных поэтов прошлого века. Он в Черновцах родился и прожил первую половину своей короткой жизни. Этот город, австрийский, а потом румынский, пережил два советских периода: короткий – в сороковом году, и затянувшийся – с 1944 года до обретения Украиной независимости. В промежутке была румынско-немецкая оккупация со всеми последствиями для украинско-еврейского города.
Советская власть не очень отставала от других оккупантов. Она начинала с арестов и отправки в сибирские лагеря активистов разных партий, предпринимателей, профессоров университета, словом, "чуждых элементов" по советской терминологии.
Когда в 1944 году в Черновцы вернулась советская армия, все началось снова – аресты, опустевшие полки в магазинах, преследование любого инакомыслия, изъятие "вредных" книг, лживые газеты и журналы, взахлеб восхвалявшие государство рабочих и крестьян.
Если сегодня заменить слово "советский" на слово "российский", получится обещанный путинский рай в оккупированных городах и селах.
− Целан не захотел оставаться под советскими "освободителями" в Черновцах. А в 1948-м, получив австрийское гражданство, оставляет и Австрию, потому что там стоят советские войска. При этом над Целаном тяготело, что язык его поэзии − немецкий – тот же, что и у агрессора, истребившего его семью и народ. Испытываете ли вы сегодня целановские чувства по отношению к русскому языку?
− Возможно, он покинул Вену и уехал оттуда в Париж еще и потому, что не мог жить в стране повседневного немецкого языка, вобравшего в себя нацистский лексикон. Это мешало Целану искать новые выразительные средства, новый поэтический язык для своих стихов.
И здесь можно усмотреть сходство с сегодняшней ситуацией – когда говорят о русском языке как о языке войны, языке захватчиков и грабителей.
Сегодня появляются публичные высказывания о том, что нужно отказаться от русского языка. Но ведь есть русский язык в Украине, он родной для миллионов людей. Есть украинская литература на русском языке в Одессе, Харькове, Херсоне. Миллионы не могут уехать в Париж, чтобы там очистить язык, загрязненный путинской пропагандой и ставший языком войны и насилия.
В Украине есть русская литература как часть многонациональной украинской литературы. Перечень надо бы начать с Николая Гоголя. Далее упомянуть Исаака Бабеля, Эдуарда Багрицкого, всю Одесскую литературную школу.
В Киеве жили и творили во второй половине прошлого века такие писатели как Виктор Некрасов, Мирон Петровский, Владимир Киселев, поэты Леонид Вышеславский, Леонид Киселев, писавший стихи по-русски и по-украински. А в Харькове писал стихи Борис Чичибабин и многие другие. И сегодня в Одессе создает свою поэзию Борис Херсонский, пишет стихи и издает поэтические сборники Людмила Херсонская. У киевских поэтесс Ии Кивы и Наталки Бельченко есть стихотворения по-украински и по-русски.
Я точно знаю, что этот список четырьмя поэтами не ограничивается. У всех них есть читатели. Почему бы им не быть, если миллионы украинцев считают русский язык родным. Зачем нам отдавать свою украинскую русскую литературу чужому дяде, который к тому же нам совсем не родственник, а враг.
Что до русских классиков, включая классиков ХХ века, то их произведения принадлежат всему человечеству, как поэзия Тараса Шевченко, как произведения Леси Украинки и Ивана Франко.
В письмах из лагеря жене и сыну Васыль Стус цитирует на языке оригинала "Поэму конца" Марины Цветаевой, анализирует стиль Цветаевой и содержание поэмы на украинском. Попутно он подчеркивает мастерство поэтессы. В другом письме он разбирает письма Пушкина, пишет о его стихах. Для него как поэта поэзия пребывает поверх языковых барьеров. Может быть, стоит задуматься о едином пространстве большой литературы.
− Сейчас любят цитировать Теодора Адорно о невозможности существования поэзии после Холокоста. Целан нашел для поэзии о войне новый язык, ритм. Но война же, так глубоко им впущенная в себя, его и убила – через двадцать пять лет. После войны нам всем предстоит пережить дилемму Целана, искать интонации, позволяющие преодолеть молчание. Есть ли выход из нее?
− Теодор Адорно в 1949 году высказал мысль, что "писать стихи после Освенцима – варварство".
Впоследствии Адорно от этого высказывания отказался. Он пишет в 1966 году: "Многолетнее страдание имеет такое же право выразить себя, как истязаемый – кричать, поэтому, должно быть, ошибочно было утверждать, что писать стихи после Освенцима невозможно".
Сегодня истязаемая Украина кричит голосами своих поэтов. Но главное слово об этой войне будет сказано, когда она закончится и зарастут травой военные дороги. Ради этого самого главного, самого нужного слова украинская поэзия выживет.
Пауль Целан был психически неизлечимо болен. Невозможно установить, что вызвало болезнь, которая столкнула его с парижского моста в Сену: гибель в концлагере родителей, война и Холокост или личная предрасположенность. Однако он успел высказать в стихах свою боль. Возможно, что в том числе и его поэтическое слово стало на 80 лет преградой большой войне.
Теперь наша надежда – на слово многоголосой украинской литературы.
Андрей Краснящих, для УП
