Леонід Кучма: "Мені вже 65, але я абсолютно не відчуваю своїх років…"
П'ятниця, 15 серпня 2003, 15:22
У п'ятницю газета "Факти" почала публікацію уривків з книги Леоніда Кучми "Україна – не Росія". Саме зібрання думок "гаранта" про шлях до національної самосвідомості ще не продається у Києві.
Книга вийшла в Москві у видавництві "Врємя". "Українська правда" спробувала з'ясувати в прес-службі Кучми, коли варто очікувати появи в Україні творчості її президента. Там запит прийняли, але на нього поки не відповіли.
У газеті "Факти" також відмовилися повідомляти, як до них потрапила книга Кучми. Помічниця головного редактора повідомила, що вони "коментувати нічого не будуть".
"Факти" - газета, яка належить зятеві президента Віктору Пінчуку, не вперше публікує книги Кучми. Напередодні виборів 1999 "Факти" друкували уривки з іншого твору, автором якого значився Леонід Кучма, "Про найголовніше". За даними УП, написав тоді ту книжку для українського президента один з російських політтехнологів, Віктор Сосна, що працював на нього в 1999.
Хто на цей раз виступив залаштунковим "співавтором" книги Кучми, УП з'ясувати поки не вдалося.
Враховуючи ажіотаж українських політиків в очікуванні прозрінь Кучми, УП передруковує мовою оригіналу уривки, опубліковані в газеті "Факти".
"Перед вами книга, которую от меня едва ли кто-нибудь ожидал. Пожалуй, только мои домашние да несколько друзей детства и юности воспримут ее выход без большого удивления. Остальные, боюсь, решат, что она совершенно не стыкуется с личностью автора – ракетчика, "технаря" и, в последние годы, государственного деятеля. Хотя я отдаю в этой книге должное и ракетам, и технологиям, и государственным проблемам, и экономике, все же едва ли не половина ее – о другом. Я пишу об исторических судьбах своей дорогой отчизны и о менталитете ее народа, пишу о национальных героях Украины и о наших запутанных отношениях с Россией. Это не означает, что я создавал книгу по образу лоскутного одеяла – читатели сами увидят, насколько ракеты связаны с историей, а экономика неотделима от менталитета.
"Профессия, которую я себе избрал, почти не оставляла места для интересов за ее пределами"
Вообще-то у нас, в отличие от стран Запада, не считается за большое диво, когда люди техники и науки являются одновременно и любителями, если не знатоками, гуманитарной проблематики. Сам я тоже всегда был к ней неравнодушен. С того дня в детстве, когда меня поразила в самое сердце история Тараса Бульбы и его сынов, я решил, что нет ничего интереснее истории. Как-то все сошлось тогда: мое "историческое" любопытство очень поощрял наш сосед и мой школьный учитель Михаил Степанович Тимошенко, а в нашем сельском клубе оказался замечательный подбор литературы (это я сейчас понимаю, что он был замечательный, в юности же все воспринимаешь, как само собой разумеющееся). Вплоть до окончания школы я погрузился в книги по истории, причем не только Украины и России, но и самых разных стран. Мне были интересны все страны и народы. Наша память устроена так, что все прочитанное в начале жизни сохраняется пусть и в малоупорядоченном, но зато в почти неповрежденном виде. У меня, по крайней мере, это так.
Уже в седьмом классе я твердо решил, что выучусь на учителя, вернусь в родное Чайкино и буду преподавать в нашей школе литературу и историю. И еще, наверное, географию -- во-первых, она мне тоже нравилась, а во-вторых, в сельских школах было нормой, когда один учитель преподавал несколько предметов. Именно с такими планами в голове я отправился в 1955 году поступать в Днепропетровский государственный университет имени 300-летия воссоединения Украины с Россией. Моя мечта не сбылась. По чистой случайности я стал не учителем, а ракетчиком.
Профессия, которую я себе избрал, почти не оставляла места для интересов за ее пределами. Оглядываясь назад, я поражаюсь, как это я умудрялся еще что-то урывками читать. О дальнейшем и, главное, систематическом усвоении гуманитарных знаний речь уже идти, конечно, не могла. Однако в марте 1990 года, когда ветер перемен стал превращаться в ураган, я сказал себе: ты не вправе участвовать в решении будущего Украины, не располагая ясной картиной ее прошлого. Я только что стал депутатом Верховного Совета, и уже было понятно, что он больше не будет марионеточным органом советского образца. Каким-то чудом выкраивая время, я начал, по выражению моей жены, обновлять свой "гуманитарный парк", хотя эти усилия долгое время почти не находили применения. Говорю "почти", потому что с удовольствием вспоминаю, как работал над текстами ряда своих выступлений – в связи с 80-летием провозглашения Западно-украинской республики, по случаю 400-летия со дня рождения Богдана Хмельницкого и еще нескольких. Я мог бы полностью положиться на референтов, но во мне уже проснулся гуманитарий, дремавший больше сорока лет.
Когда страна -- неважно, древняя или молодая -- начинает привлекать к себе внимание в мире, очень правильно, если ее руководитель напишет о ней книгу. Самый известный пример -- книга Джавахарлала Неру "Открытие Индии". Я не отважился (пока) взяться за тему "Открытие Украины". Я поставил перед собой не столь широкую, хотя и достаточно важную задачу, и еще в период своего первого президентского срока начал большую статью под названием "Украина -- не Россия". Это не название-вызов (оно даже не снабжено восклицательным знаком), это название-констатация. Писал я свою статью на русском языке, урывками, надолго забывал о ней, потом вспоминал и дописывал еще страницу-другую. С годами статья незаметно превратилась в книгу, тоже на русском языке. Если говорить о ее жанре, это "книга-разъяснение".
Разумеется, разъяснения такого рода многократно давались и до меня, но, как все мы знаем, и в России, и, как ни странно, в Украине есть миллионы людей, по-прежнему не воспринимающих или, скажем мягче, до сих пор не воспринявших эту простую истину. Для них моя книга может оказаться нелишней.
...Всем, кому это интересно, я попытаюсь объяснить, прежде всего, что распалась не Россия, а СССР, что русские и украинцы -- две отдельные и во многом несхожие нации, каждая со своей культурой, говорящие хоть и на родственных, но отчетливо разных языках, что у Украины свое серьезное прошлое и, уверен, будущее. Свое собственное будущее. Я не собираюсь ничего упрощать, я покажу тесную переплетенность судеб Украины и России, покажу истоки многих недоразумений.
Но, конечно, главные адресаты моей книги -- в Украине и России. В частности, я был бы рад, если бы мою книгу прочли некоторые российские политики. Пост президента позволил мне увидеть некоторые аспекты темы "Украина -- не Россия" под углом зрения, который мало доступен другим наблюдателям. Например, я лучше кого-либо знаю, какие серьезные проблемы способно порождать непонимание этой истины отдельными российскими политиками, даже если оно не носит злонамеренного характера, будучи именно непониманием. Но ведь и так называемая доброкачественная опухоль порой становится опасной для жизни. К счастью, мне случалось наблюдать и то, как это непонимание проходило. Прошло оно пока не у всех, но ведь еще не конец истории. Или, как говорят в России, еще не вечер.
"Без украинского участия другой была бы вся современная "русская (российская) цивилизация"
...Среди наших проблем есть одна, решаемая в достаточной мере мучительно. Прежде чем мои соотечественники смогут спокойно сказать себе, что она решена, пройдут десятилетия. Это не российско-украинская проблема, это украинская проблема, но она тесно связана с Россией.
Речь идет о нашей самоидентификации и нашей психологии. Политологи и социологи Украины согласны в том, что процессы консолидации украинской нации пока еще далеки от завершения. Мы до сих пор не до конца поняли, кто мы такие. Одна из важных составляющих украинской самоидентификации как раз и заключена в формуле "Украина -- не Россия". Было бы совершенно излишне провозглашать, например, что Украина -- не Турция, это ясно и так. Но после того как мы с Россией треть тысячелетия прожили под одной государственной крышей -- под российской крышей! -- самоотождествление украинцев в возрождающейся независимой Украине просто невозможно без четкой инвентаризации в головах и душах: это -- Украина, а это -- Россия.
Среди моих соотечественников есть люди, для которых национальная самоидентификация Украины сводится к лозунгу: "чтобы все было не как у москалей". Это ложный и бесплодный путь. Носители таких идей не замечают, что ставят себя в психологическую зависимость как раз от тех, от кого так страстно мечтают отдалиться, ибо превращают "москалей" в свою главную точку отсчета. Я сознаю, что тоже рискую получить подобный упрек, тем решительнее подчеркиваю, что ратую за органичный путь Украины к себе. Моя книга -- и об этих вещах тоже.
...Надо ясно понимать, что без украинского участия Россия не стала бы тем, чем она стала, это была бы другая страна. Без украинского участия другой была бы российская история и, что еще важнее, другой была бы русская культура. Во многом другим был бы даже русский язык.
Можно ставить вопрос шире -- без украинского участия другой была бы вся современная "русская (российская) цивилизация". Мне близко знакома военная составляющая современной русской цивилизации. Так вот, эта часть определенно была бы другой без воистину мощного украинского участия, начавшегося еще в конце XVII века... Вместе с Украиной Россия стала великой державой, и, как пишет канадско-украинский историк Орест Субтельный, "с этой державой отныне (т. е. начиная с 1654 года) во всем хорошем и во всем плохом будет неразрывно связана судьба Украины". На целую треть тысячелетия.
Могло ли все это иметь место, если бы Украина была российской колонией? Если бы украинцы осознавали свой статус как колониальный, а русские -- как колонизаторский? Никогда в жизни! Ни матрос Кошка, герой обороны Севастополя, ни изобретатель Кондратюк, заложивший теоретические основы космических полетов, не считали, что служат иностранному государству.
...На страницах этой книги вы найдете и возражения тем, для кого время пребывания Украины в составе Российской империи и СССР интересно только с точки зрения борьбы за национальное освобождение. Украина жила без перерывов. Если бы ее народ вел на своей земле такое унылое и безрадостное существование, каким его, бывает, описывают, если бы он только и делал, что страдал, он не создал бы тех песен, тех мелодий, той поэзии и тех жизнеутверждающих образцов юмора, которые нас так чаруют сегодня. Я считаю абсолютно неприемлемой саму мысль о том, что наше будущее может базироваться на полном разрыве с недавним прошлым. Новой Украине важен весь ее национальный опыт, без купюр.
...Эта книга написана украинцем и с украинской точки зрения, поэтому я не жду, что мои русские друзья во всем согласятся с ней. Однако тот, кто будет искать на ее страницах что-то антирусское, зря потратит время. Да, Украина -- не Россия, но это совсем не повод плохо относиться к России. Для меня, во всяком случае.
"Мне было три года, когда отец ушел на войну. Единственное, что помню -- это как я бегу вслед за подводой, на которой он уезжал"
...Мне уже 65, но я совершенно не чувствую своих лет. Я видел два разных мира и, никуда не переехав, жил в двух разных странах. Судьбе было угодно, чтобы я возглавил независимую, теперь уже вовек, Украину. Я прекрасно помню каждый год, дарованный судьбой, у меня совершенно уникальная позиция для оценок, сравнений и выводов.
Сама идея этой книги едва ли пришла бы мне в голову, не родись я у стыка границ Украины, России и Белоруссии. Еще в детстве, не вполне осознанно, во мне засел вопрос: что, собственно, разделяют эти границы? Ни с какими природными рубежами они не совпадали. Никакой разницы между селом Костобоброво (ударение на третий слог) на украинской стороне и селом Азаровка на русской стороне не было. Вообще-то разница была. Азаровка очень симпатично разместилась на берегу речушки Ревна, но эта Ревна тут же прекрасно втекала "к нам", и на ней столь же симпатично располагались "наши" Леоновка и Архиповка. И знаменитые брянские леса начинались у нас, тянулись в сторону Десны и уходили к северо-востоку, не считаясь ни с какими границами.
...Я и родился на лесном кордоне. Кордон -- это пост лесной стражи с домом лесника. Мой отец был лесник Новгород-Северского лесничества. Он был большевик, член ВКП(б). Или правильнее говорить КП(б)У? Если такой человек, как он, вступал в 30-е годы в партию, значит, он это делал по убеждению, а не по карьерным соображениям. Какие уж там на его должности и в такой глухомани могли быть карьерные соображения! Мне ужасно грустно, что я очень мало о нем знаю. Знаю, что он был одним из лучших охотников во всей округе. Образ его у меня, увы, совсем смутный. Мне было три года, когда он ушел на войну. Единственное, что помню -- это как я бегу вслед за подводой, на которой он уезжал. Уезжал, чтобы уже больше не вернуться.
...Странное дело: я помню, как немцы прошли через наше село на восток, к Десне. Это было в августе 1941 года, мне только исполнилось три года. Помню и как немцы уходили, что менее удивительно, поскольку я был уже на два года старше. Вообще-то мне совсем немногое запомнилось из той поры, но такие особо потрясающие события, как прощание с отцом и приход немцев, удержались в памяти. Как видно, волнение взрослых передается ребенку и действует на его память, как закрепитель на фотопленку.
...В Брянских лесах во время войны был партизанский край. И это не пустые слова. Мстя партизанам, немцы сожгли наше Чайкино, а это было большое село, дворов двести. Об уничтожении его есть материал в Музее Великой Отечественной войны в Киеве. Мать с нами тремя, я был младший, ушла в соседнюю деревню Караси, и мы там оставались до конца войны. Хорошо еще, было куда уйти. В Карасях жила сестра матери, учительница, а в бывшем доме помещика была школа. Тетя нас в этой школе и поселила. Мы там жили, пока не кончилась война.
...Когда вернулись в Чайкино, сперва жили в землянке. Позже кто-то подсчитал, сколько у нас сгорело домов, получилась страшная цифра: 234. Те, кто уцелел, оказались без крыши над головой. Для школы то ли сельсовет, то ли колхоз построил на первых порах какую-то халупу. В послевоенные годы многие жили в землянках. Если в семье были мужчины, то они смогли себе построить что-то более приличное. Но у вдовы с тремя детьми на руках такой возможности не было. Вскоре брата, которому исполнилось 17 (он родился 20 марта 1928 года), добровольно-принудительно отправили в Донбасс.
"Мама всегда была подтянутая. Вспоминаю совершенно беспристрастно: очень привлекательная женщина была"
...Я был меньшой, любимый, но это не значит, что на меня ложилось меньше обязанностей. С самых малых лет -- и в лес за дровами, и наколоть дров, и натаскать воды, и прополоть огород. Огородом, конечно, все занимались, хотя главное бремя лежало на матери. У нас была корова, свинья, куры. Несколько лет я пас летом коров, общественное стадо. Всю скотину, какая была в селе, объединяли в два или три стада, и сначала, после войны, нанимали пастухов, которые приходили на заработки. Но потом от этого отказались, стали пасти своими силами. Вдвоем с кем-нибудь, как очередь подойдет, отправляешься на целый день, от восхода до заката, причем босиком -- и по лесу, и по стерне. Ступни были как наждак.
Все работы, которые приходилось выполнять, были осмысленно-необходимы и потому не были в тягость. Я владел и до сих пор владею многими навыками сельского жителя. Например, носить воду на коромысле. Дайте ведра и коромысло непривычному человеку, он ни за что с этим не справится, тут же все расплещет, обольет себе ноги, потому что каждое движение должно быть особым образом согласовано с другими, поначалу это может показаться почти искусством. Но тот, кто его с детства усвоил, носит ведра, ничего такого не замечая. Если бы можно было заниматься только своим хозяйством, то мы бы его увеличили -- держали бы несколько свиней, больше кур и другую живность. Но у матери главная работа была в колхозе, занята она была там целыми днями, а получала на трудодни очень мало. В колхозе люди работают там, куда пошлет начальство, но все же в основном мама работала в колхозном саду. Сад был большой, и мама много лет работала там в огородной бригаде. Я хорошо помню, насколько резко она отличалась от большинства своих ровесниц -- всегда была во всем чистом и держалась как-то по-другому. Когда село -- сплошные вдовы и дети, многие женщины перестают следить за собой. Мама всегда была подтянутая. Вспоминаю совершенно беспристрастно: очень привлекательная женщина была. Но по деревенским понятиям уже немолодая: она родилась 8 августа 1906 года, так что вскоре после войны ей стукнуло сорок.
...Чуть ли не с самых малых своих лет помню, как мать меня подталкивала -- давай, учись. Когда я стал постарше, это уже звучало так: ни у брата, ни у сестры не вышло, учись хоть ты. И это стало моей обязанностью, моим обетом. Поскольку концы с концами сводить никак не получалось, мама еще сдавала угол. К счастью, всегда сдавала учителям -- то одному, то другому. Это были учителя, которых присылали преподавать в нашу школу. То есть это были лучшие квартиранты, каких себе можно представить. Какое-то время жила у нас даже семейная пара: он -- учитель физики, она -- русского языка. Сейчас они уже старенькие, давно живут в Новгород-Северском. Когда я туда приезжаю, обязательно приходят на встречу со мной. Последний раз это было в 2000 году.
Я теперь понимаю, что на меня сильно повлияли не только те учителя, что жили у нас, но и наш сосед, тоже учитель, Михаил Степанович Тимошенко... Заметив, что я охотно читаю, а потом помню прочитанное, Михаил Степанович стал мне говорить то же, что и мать: дескать, учиться нужно, Леня, дальше. Но чтобы это стало возможным, необходимо было закончить десятилетку, а у нас в Чайкине была семилетка. Большой тяги к учебе я в своих сверстниках не видел. Все с облегчением завершили свое обязательное образование, окончив семилетку. В сентябре 1952 года только трое хлопцев, считая со мной, стали ходить за девять километров в Костобоброво, где была десятилетка. Я уже его упоминал, это было довольно большое село. Чем село отличалось, по дореволюционным понятиям, от деревни? Тем, что в селе есть церковь. Так вот, в Костобоброве была церковь, это было настоящее село. Моя мать была родом оттуда. Церковь, правда, через несколько лет сгорела.
Ходили мы втроем, ходили, но двое моих товарищей через какое-то время не выдержали и бросили школу. Все-таки это было довольно тяжело. Сразу за Карасями дорога (или то, что считалось дорогой) шла через лес. А в наших краях зимой пошаливали волки. Пугали меня и двуногими волками -- времена были лихие, особенно после огромной ("ворошиловской") амнистии 1953 года. В ту амнистию выпустили только уголовных, до политических дело дошло позже. Так что всякое могло быть. Бог, однако, миловал.
"Чтобы вовремя явиться в университет к подаче документов, мне пришлось просто сбежать прямо с сенокоса"
...Веселее всего было ходить после половодья, когда просохнет земля. В мае и в пять утра светло, и в восемь вечера. Весна уже не робкая, а уверенная, иногда больше похожая на лето. В такие утра свежий ветерок веселит душу, впечатление такое, что идешь по еще не открытой стране, в голову приходят замечательные мысли, образы, идеи и все время кажется, что вот-вот поймешь что-то самое важное.
Я был уверен, что каждый день вижу очень важную часть планеты, о чем люди пока просто не догадываются. Мне предстояло стать здесь учителем, преподавать детям литературу и историю. Плюс географию -- поскольку сельский учитель должен быть на все руки. Не исключено, что и физкультуру. На мое решение стать учителем повлияли, конечно, и родственники со стороны матери. Я уже упоминал, что учительницей была ее родная сестра. Когда стало понятно, что я, несмотря ни на что, дотяну до аттестата зрелости, вся родня стала мне советовать идти в университет. Надо сказать, и у меня, и у моих советчиков понятия о высшем образовании были не вполне четкие. Сам я в больших городах еще не бывал, знал только, что там есть институты и университеты, и что университет выше института, а значит, надо поступать в университет. Какое-то представление о факультетах я имел, но достаточно общее.
...Сразу было понятно, что я могу поехать только в Днепропетровск, хотя Харьковский и даже Минский университеты были географически ближе, не говоря уже о Киевском. В Днепропетровске жил двоюродный брат матери -- близкий человек, у которого можно остановиться на первое время, и это был решающий довод. Дядя работал на железной дороге и жил не в самом Днепропетровске, а на маленькой станции неподалеку, в казенном одноэтажном доме, где обитало еще несколько семей. Я жил у него, пока сдавал экзамены.
Колхоз не очень охотно отпускал молодежь на учебу: считалось, и не без основания, что наш брат уезжает навсегда (хотя я-то как раз искренне планировал вернуться!). Законного способа удержать меня у колхоза не было, но способы, как известно, существуют всякие.
Чтобы вовремя явиться в университет к подаче документов, мне пришлось просто сбежать прямо с сенокоса. К счастью, справку с места жительства давал не колхоз, а сельсовет. Эта справка при подаче документов в вуз заменяла таким как я паспорт.
Помню, словно это было вчера, как подхожу к огромному зданию Днепропетровского государственного университета имени 300-летия воссоединения Украины с Россией, спрашиваю у каких-то ребят, где приемная комиссия филологического факультета, втягиваюсь с ними в разговор, мы знакомимся. Одного зовут Витей, другого Игорем, и они с третьей фразы начинают убеждать меня, что нет никакого смысла идти на филфак, а надо поступать на физико-технический, так называемый "закрытый" факультет. Я бы, разумеется, с презрением отверг такое предложение, если бы не довод, приведенный Игорем (или Витей): "На филфаке ты будешь получать стипендию 180 рублей, а здесь 400!" Стыдно признаться, но этот довод оказался непобиваемым -- предстояли пять лет жизни на стипендию, помогать мне было некому. В эту минуту все и решилось.
"Первое время, пока не сумел одеться, как городской парень, стеснялся куда-нибудь ходить"
...Первые же месяцы учебы показали, что и на 400 рублей прожить исключительно трудно... Удивительно ли, что одно из моих главных воспоминаний студенческой поры -- это постоянное чувство голода. Как бы я выжил, если бы поступил на филологический? Вдобавок, я впервые заметил, как я одет. И заметив, первое время, пока не сумел одеться, как городской парень, стеснялся куда-нибудь ходить. Иной раз пригласят, хочется ужасно, но отнекиваешься -- физические константы, мол, надо срочно зубрить, боюсь срезаться. Сколько я пропустил вечеров с танцами во Дворце студентов из-за того, что не в чем было пойти, до сих пор обидно вспоминать.
Но нет худа без добра. Благодаря тому, что я на первых порах почти не участвовал в развлечениях своих товарищей, мне ничего не оставалось, как налегать вечерами на науки. Налегал, как показали ближайшие сессии, не напрасно. Некоторые сильно прослезились уже на самой первой. Игорь и Витя, убедившие меня идти на физтех, тоже прошли по конкурсу и стали моими однокурсниками. Мы уже 47 лет близкие друзья. Виктор Дмитриевич Хазов сейчас живет в Москве, а Игорь Григорьевич Ханин, наоборот, после того как много лет проработал в Москве, перебрался в Днепропетровск. Игорь и Витя были городские ребята, то есть днепропетровские, а я, естественно, больше общался с народом из общежития, куда меня после некоторых приключений (приключение -- это неприятность, воспринятая правильно) все же поселили.
...Несколько человек из общежития, и я в том числе, ходили вечерами разгружать вагоны -- классический приработок студентов. В летние месяцы я стал ездить на целину, на уборку урожая, возвращался к началу учебного года. У меня где-то до сих пор лежит медаль "За освоение целинных и залежных земель" и зеленая книжечка-удостоверение к ней. Там можно было подзаработать прилично. Первый свой костюмчик я купил на целине, кажется, в 1957 году. Из-за целины выбираться в Чайкино у меня получалось в основном на зимние каникулы.
Добирался я зайцем, на каких-то "шестьсот-веселых" поездах. Ехал на немыслимой третьей полке (или четвертой -- забыл уже, которая последняя, под потолком). Ехал, собственно, внизу, погруженный в народную стихию, но когда раздавался крик "Ревизоры!", в полсекунды взлетал наверх и там старался съежиться и стать незаметным.
Ревизоры тоже были не звери, делали вид, что ничего не замечают.
...Чтобы чувствовать себя увереннее, я уже на первом курсе освоил две замечательные городские безделки -- аккомпанемент на гитаре и преферанс. Преферанс очень хорошо упражняет память, вырабатывает стратегическое мышление, способность к комбинаторике, к сложным многоходовкам, обучает разумному риску. Играли на очень маленькие деньги, но мне проигрывать все равно было нельзя.
Поневоле я научился играть так, чтобы не проигрывать. Кстати, многие городские ребята, сколько ни старались, так толком и не освоили эту игру. Любовь к преферансу осталась у меня на всю жизнь, особенно мизер половить. Мне самому интересно, не забыл ли я это искусство после нескольких лет без практики...
...Должен признаться: сам я с первого курса физтеха и до начала 90-х годов украинским языком пользовался очень мало. Преподавание у нас велось на русском, учебники, техническая литература, техническая документация, делопроизводство на "Южном" и "Южмаше" -- все это было на русском. Своеобразный язык нашего Чайкина тоже не способствовал поддержанию моего литературного украинского.
В общем, за треть века я сильно от него отвык. Однако когда в октябре 1992 года газеты вдруг дружно начали писать, что премьер-министр Украины Кучма не знает украинского языка, что он спешно учит его с преподавателем, это было неправдой. При моей занятости по 15-16 часов в день, каким образом я смог бы выкроить время на занятия с преподавателем? На самом же деле язык был в моей памяти, никуда не делся.
"Вот уже почти сорок лет мы с моей русской женой неразлучны"
...В июне 1961-го меня сделали комсоргом "отряда" молодых специалистов, посланных чуть ли не на целый месяц на прополку -- в СССР самые мирные вещи милитаризовали почти подсознательно, отсюда отряды, дружины, штабы. Я должен был следить за трудовой дисциплиной, за тем, чтобы нужды людей полностью удовлетворялись, я должен был организовать их досуг.
В КБ "Южное" было много молодежи со средним техническим образованием, принятой на работу после техникума; под моим началом оказались, в основном, такие.
В первые дни непривычные к работе девчонки чуть не плакали от усталости, которую вечером как рукой снимало. Хотя я гонял всех на совесть -- ведь нам был установлен план, и его следовало выполнить, -- ко мне не относились как к надзирателю. Я привез магнитофон, гитару и вечерами становился душой общества. Одной маменькиной дочке по имени Люда работа давалась особенно трудно. Если бы я действовал по пословице: "Не ищи жену в хороводе, ищи в огороде", мне следовало бы обойти ее стороной. Но, смотрю, никак не справляется дивчина с заданием, обгорела вся, а еще ей полоть и полоть. В нашем Чайкине я таких чудачек не видел, даже любопытно стало. Помог ей дополоть грядку. Она оказалась родом из Воткинска на Каме, родины Чайковского, даже музыкальная школа, где она училась, была прямо в Доме-музее Чайковского. Когда Люда окончила 8 классов, ее семья переехала в Днепропетровск. Здесь она окончила механический техникум и теперь работала в КБ "Южное". 19 июня у Люды был день рождения, и я преподнес ей охапку красных роз -- ради такого случая разорил клумбу перед правлением колхоза. Через год мы поженились, и вот уже почти сорок лет мы с моей русской женой неразлучны...".
Книга вийшла в Москві у видавництві "Врємя". "Українська правда" спробувала з'ясувати в прес-службі Кучми, коли варто очікувати появи в Україні творчості її президента. Там запит прийняли, але на нього поки не відповіли.
У газеті "Факти" також відмовилися повідомляти, як до них потрапила книга Кучми. Помічниця головного редактора повідомила, що вони "коментувати нічого не будуть".
"Факти" - газета, яка належить зятеві президента Віктору Пінчуку, не вперше публікує книги Кучми. Напередодні виборів 1999 "Факти" друкували уривки з іншого твору, автором якого значився Леонід Кучма, "Про найголовніше". За даними УП, написав тоді ту книжку для українського президента один з російських політтехнологів, Віктор Сосна, що працював на нього в 1999.
Хто на цей раз виступив залаштунковим "співавтором" книги Кучми, УП з'ясувати поки не вдалося.
Враховуючи ажіотаж українських політиків в очікуванні прозрінь Кучми, УП передруковує мовою оригіналу уривки, опубліковані в газеті "Факти".
"Перед вами книга, которую от меня едва ли кто-нибудь ожидал. Пожалуй, только мои домашние да несколько друзей детства и юности воспримут ее выход без большого удивления. Остальные, боюсь, решат, что она совершенно не стыкуется с личностью автора – ракетчика, "технаря" и, в последние годы, государственного деятеля. Хотя я отдаю в этой книге должное и ракетам, и технологиям, и государственным проблемам, и экономике, все же едва ли не половина ее – о другом. Я пишу об исторических судьбах своей дорогой отчизны и о менталитете ее народа, пишу о национальных героях Украины и о наших запутанных отношениях с Россией. Это не означает, что я создавал книгу по образу лоскутного одеяла – читатели сами увидят, насколько ракеты связаны с историей, а экономика неотделима от менталитета.
"Профессия, которую я себе избрал, почти не оставляла места для интересов за ее пределами"
Вообще-то у нас, в отличие от стран Запада, не считается за большое диво, когда люди техники и науки являются одновременно и любителями, если не знатоками, гуманитарной проблематики. Сам я тоже всегда был к ней неравнодушен. С того дня в детстве, когда меня поразила в самое сердце история Тараса Бульбы и его сынов, я решил, что нет ничего интереснее истории. Как-то все сошлось тогда: мое "историческое" любопытство очень поощрял наш сосед и мой школьный учитель Михаил Степанович Тимошенко, а в нашем сельском клубе оказался замечательный подбор литературы (это я сейчас понимаю, что он был замечательный, в юности же все воспринимаешь, как само собой разумеющееся). Вплоть до окончания школы я погрузился в книги по истории, причем не только Украины и России, но и самых разных стран. Мне были интересны все страны и народы. Наша память устроена так, что все прочитанное в начале жизни сохраняется пусть и в малоупорядоченном, но зато в почти неповрежденном виде. У меня, по крайней мере, это так.
Уже в седьмом классе я твердо решил, что выучусь на учителя, вернусь в родное Чайкино и буду преподавать в нашей школе литературу и историю. И еще, наверное, географию -- во-первых, она мне тоже нравилась, а во-вторых, в сельских школах было нормой, когда один учитель преподавал несколько предметов. Именно с такими планами в голове я отправился в 1955 году поступать в Днепропетровский государственный университет имени 300-летия воссоединения Украины с Россией. Моя мечта не сбылась. По чистой случайности я стал не учителем, а ракетчиком.
Профессия, которую я себе избрал, почти не оставляла места для интересов за ее пределами. Оглядываясь назад, я поражаюсь, как это я умудрялся еще что-то урывками читать. О дальнейшем и, главное, систематическом усвоении гуманитарных знаний речь уже идти, конечно, не могла. Однако в марте 1990 года, когда ветер перемен стал превращаться в ураган, я сказал себе: ты не вправе участвовать в решении будущего Украины, не располагая ясной картиной ее прошлого. Я только что стал депутатом Верховного Совета, и уже было понятно, что он больше не будет марионеточным органом советского образца. Каким-то чудом выкраивая время, я начал, по выражению моей жены, обновлять свой "гуманитарный парк", хотя эти усилия долгое время почти не находили применения. Говорю "почти", потому что с удовольствием вспоминаю, как работал над текстами ряда своих выступлений – в связи с 80-летием провозглашения Западно-украинской республики, по случаю 400-летия со дня рождения Богдана Хмельницкого и еще нескольких. Я мог бы полностью положиться на референтов, но во мне уже проснулся гуманитарий, дремавший больше сорока лет.
Когда страна -- неважно, древняя или молодая -- начинает привлекать к себе внимание в мире, очень правильно, если ее руководитель напишет о ней книгу. Самый известный пример -- книга Джавахарлала Неру "Открытие Индии". Я не отважился (пока) взяться за тему "Открытие Украины". Я поставил перед собой не столь широкую, хотя и достаточно важную задачу, и еще в период своего первого президентского срока начал большую статью под названием "Украина -- не Россия". Это не название-вызов (оно даже не снабжено восклицательным знаком), это название-констатация. Писал я свою статью на русском языке, урывками, надолго забывал о ней, потом вспоминал и дописывал еще страницу-другую. С годами статья незаметно превратилась в книгу, тоже на русском языке. Если говорить о ее жанре, это "книга-разъяснение".
Разумеется, разъяснения такого рода многократно давались и до меня, но, как все мы знаем, и в России, и, как ни странно, в Украине есть миллионы людей, по-прежнему не воспринимающих или, скажем мягче, до сих пор не воспринявших эту простую истину. Для них моя книга может оказаться нелишней.
...Всем, кому это интересно, я попытаюсь объяснить, прежде всего, что распалась не Россия, а СССР, что русские и украинцы -- две отдельные и во многом несхожие нации, каждая со своей культурой, говорящие хоть и на родственных, но отчетливо разных языках, что у Украины свое серьезное прошлое и, уверен, будущее. Свое собственное будущее. Я не собираюсь ничего упрощать, я покажу тесную переплетенность судеб Украины и России, покажу истоки многих недоразумений.
Но, конечно, главные адресаты моей книги -- в Украине и России. В частности, я был бы рад, если бы мою книгу прочли некоторые российские политики. Пост президента позволил мне увидеть некоторые аспекты темы "Украина -- не Россия" под углом зрения, который мало доступен другим наблюдателям. Например, я лучше кого-либо знаю, какие серьезные проблемы способно порождать непонимание этой истины отдельными российскими политиками, даже если оно не носит злонамеренного характера, будучи именно непониманием. Но ведь и так называемая доброкачественная опухоль порой становится опасной для жизни. К счастью, мне случалось наблюдать и то, как это непонимание проходило. Прошло оно пока не у всех, но ведь еще не конец истории. Или, как говорят в России, еще не вечер.
"Без украинского участия другой была бы вся современная "русская (российская) цивилизация"
...Среди наших проблем есть одна, решаемая в достаточной мере мучительно. Прежде чем мои соотечественники смогут спокойно сказать себе, что она решена, пройдут десятилетия. Это не российско-украинская проблема, это украинская проблема, но она тесно связана с Россией.
Речь идет о нашей самоидентификации и нашей психологии. Политологи и социологи Украины согласны в том, что процессы консолидации украинской нации пока еще далеки от завершения. Мы до сих пор не до конца поняли, кто мы такие. Одна из важных составляющих украинской самоидентификации как раз и заключена в формуле "Украина -- не Россия". Было бы совершенно излишне провозглашать, например, что Украина -- не Турция, это ясно и так. Но после того как мы с Россией треть тысячелетия прожили под одной государственной крышей -- под российской крышей! -- самоотождествление украинцев в возрождающейся независимой Украине просто невозможно без четкой инвентаризации в головах и душах: это -- Украина, а это -- Россия.
Среди моих соотечественников есть люди, для которых национальная самоидентификация Украины сводится к лозунгу: "чтобы все было не как у москалей". Это ложный и бесплодный путь. Носители таких идей не замечают, что ставят себя в психологическую зависимость как раз от тех, от кого так страстно мечтают отдалиться, ибо превращают "москалей" в свою главную точку отсчета. Я сознаю, что тоже рискую получить подобный упрек, тем решительнее подчеркиваю, что ратую за органичный путь Украины к себе. Моя книга -- и об этих вещах тоже.
...Надо ясно понимать, что без украинского участия Россия не стала бы тем, чем она стала, это была бы другая страна. Без украинского участия другой была бы российская история и, что еще важнее, другой была бы русская культура. Во многом другим был бы даже русский язык.
Можно ставить вопрос шире -- без украинского участия другой была бы вся современная "русская (российская) цивилизация". Мне близко знакома военная составляющая современной русской цивилизации. Так вот, эта часть определенно была бы другой без воистину мощного украинского участия, начавшегося еще в конце XVII века... Вместе с Украиной Россия стала великой державой, и, как пишет канадско-украинский историк Орест Субтельный, "с этой державой отныне (т. е. начиная с 1654 года) во всем хорошем и во всем плохом будет неразрывно связана судьба Украины". На целую треть тысячелетия.
Могло ли все это иметь место, если бы Украина была российской колонией? Если бы украинцы осознавали свой статус как колониальный, а русские -- как колонизаторский? Никогда в жизни! Ни матрос Кошка, герой обороны Севастополя, ни изобретатель Кондратюк, заложивший теоретические основы космических полетов, не считали, что служат иностранному государству.
...На страницах этой книги вы найдете и возражения тем, для кого время пребывания Украины в составе Российской империи и СССР интересно только с точки зрения борьбы за национальное освобождение. Украина жила без перерывов. Если бы ее народ вел на своей земле такое унылое и безрадостное существование, каким его, бывает, описывают, если бы он только и делал, что страдал, он не создал бы тех песен, тех мелодий, той поэзии и тех жизнеутверждающих образцов юмора, которые нас так чаруют сегодня. Я считаю абсолютно неприемлемой саму мысль о том, что наше будущее может базироваться на полном разрыве с недавним прошлым. Новой Украине важен весь ее национальный опыт, без купюр.
...Эта книга написана украинцем и с украинской точки зрения, поэтому я не жду, что мои русские друзья во всем согласятся с ней. Однако тот, кто будет искать на ее страницах что-то антирусское, зря потратит время. Да, Украина -- не Россия, но это совсем не повод плохо относиться к России. Для меня, во всяком случае.
"Мне было три года, когда отец ушел на войну. Единственное, что помню -- это как я бегу вслед за подводой, на которой он уезжал"
...Мне уже 65, но я совершенно не чувствую своих лет. Я видел два разных мира и, никуда не переехав, жил в двух разных странах. Судьбе было угодно, чтобы я возглавил независимую, теперь уже вовек, Украину. Я прекрасно помню каждый год, дарованный судьбой, у меня совершенно уникальная позиция для оценок, сравнений и выводов.
Сама идея этой книги едва ли пришла бы мне в голову, не родись я у стыка границ Украины, России и Белоруссии. Еще в детстве, не вполне осознанно, во мне засел вопрос: что, собственно, разделяют эти границы? Ни с какими природными рубежами они не совпадали. Никакой разницы между селом Костобоброво (ударение на третий слог) на украинской стороне и селом Азаровка на русской стороне не было. Вообще-то разница была. Азаровка очень симпатично разместилась на берегу речушки Ревна, но эта Ревна тут же прекрасно втекала "к нам", и на ней столь же симпатично располагались "наши" Леоновка и Архиповка. И знаменитые брянские леса начинались у нас, тянулись в сторону Десны и уходили к северо-востоку, не считаясь ни с какими границами.
...Я и родился на лесном кордоне. Кордон -- это пост лесной стражи с домом лесника. Мой отец был лесник Новгород-Северского лесничества. Он был большевик, член ВКП(б). Или правильнее говорить КП(б)У? Если такой человек, как он, вступал в 30-е годы в партию, значит, он это делал по убеждению, а не по карьерным соображениям. Какие уж там на его должности и в такой глухомани могли быть карьерные соображения! Мне ужасно грустно, что я очень мало о нем знаю. Знаю, что он был одним из лучших охотников во всей округе. Образ его у меня, увы, совсем смутный. Мне было три года, когда он ушел на войну. Единственное, что помню -- это как я бегу вслед за подводой, на которой он уезжал. Уезжал, чтобы уже больше не вернуться.
...Странное дело: я помню, как немцы прошли через наше село на восток, к Десне. Это было в августе 1941 года, мне только исполнилось три года. Помню и как немцы уходили, что менее удивительно, поскольку я был уже на два года старше. Вообще-то мне совсем немногое запомнилось из той поры, но такие особо потрясающие события, как прощание с отцом и приход немцев, удержались в памяти. Как видно, волнение взрослых передается ребенку и действует на его память, как закрепитель на фотопленку.
...В Брянских лесах во время войны был партизанский край. И это не пустые слова. Мстя партизанам, немцы сожгли наше Чайкино, а это было большое село, дворов двести. Об уничтожении его есть материал в Музее Великой Отечественной войны в Киеве. Мать с нами тремя, я был младший, ушла в соседнюю деревню Караси, и мы там оставались до конца войны. Хорошо еще, было куда уйти. В Карасях жила сестра матери, учительница, а в бывшем доме помещика была школа. Тетя нас в этой школе и поселила. Мы там жили, пока не кончилась война.
...Когда вернулись в Чайкино, сперва жили в землянке. Позже кто-то подсчитал, сколько у нас сгорело домов, получилась страшная цифра: 234. Те, кто уцелел, оказались без крыши над головой. Для школы то ли сельсовет, то ли колхоз построил на первых порах какую-то халупу. В послевоенные годы многие жили в землянках. Если в семье были мужчины, то они смогли себе построить что-то более приличное. Но у вдовы с тремя детьми на руках такой возможности не было. Вскоре брата, которому исполнилось 17 (он родился 20 марта 1928 года), добровольно-принудительно отправили в Донбасс.
"Мама всегда была подтянутая. Вспоминаю совершенно беспристрастно: очень привлекательная женщина была"
...Я был меньшой, любимый, но это не значит, что на меня ложилось меньше обязанностей. С самых малых лет -- и в лес за дровами, и наколоть дров, и натаскать воды, и прополоть огород. Огородом, конечно, все занимались, хотя главное бремя лежало на матери. У нас была корова, свинья, куры. Несколько лет я пас летом коров, общественное стадо. Всю скотину, какая была в селе, объединяли в два или три стада, и сначала, после войны, нанимали пастухов, которые приходили на заработки. Но потом от этого отказались, стали пасти своими силами. Вдвоем с кем-нибудь, как очередь подойдет, отправляешься на целый день, от восхода до заката, причем босиком -- и по лесу, и по стерне. Ступни были как наждак.
Все работы, которые приходилось выполнять, были осмысленно-необходимы и потому не были в тягость. Я владел и до сих пор владею многими навыками сельского жителя. Например, носить воду на коромысле. Дайте ведра и коромысло непривычному человеку, он ни за что с этим не справится, тут же все расплещет, обольет себе ноги, потому что каждое движение должно быть особым образом согласовано с другими, поначалу это может показаться почти искусством. Но тот, кто его с детства усвоил, носит ведра, ничего такого не замечая. Если бы можно было заниматься только своим хозяйством, то мы бы его увеличили -- держали бы несколько свиней, больше кур и другую живность. Но у матери главная работа была в колхозе, занята она была там целыми днями, а получала на трудодни очень мало. В колхозе люди работают там, куда пошлет начальство, но все же в основном мама работала в колхозном саду. Сад был большой, и мама много лет работала там в огородной бригаде. Я хорошо помню, насколько резко она отличалась от большинства своих ровесниц -- всегда была во всем чистом и держалась как-то по-другому. Когда село -- сплошные вдовы и дети, многие женщины перестают следить за собой. Мама всегда была подтянутая. Вспоминаю совершенно беспристрастно: очень привлекательная женщина была. Но по деревенским понятиям уже немолодая: она родилась 8 августа 1906 года, так что вскоре после войны ей стукнуло сорок.
...Чуть ли не с самых малых своих лет помню, как мать меня подталкивала -- давай, учись. Когда я стал постарше, это уже звучало так: ни у брата, ни у сестры не вышло, учись хоть ты. И это стало моей обязанностью, моим обетом. Поскольку концы с концами сводить никак не получалось, мама еще сдавала угол. К счастью, всегда сдавала учителям -- то одному, то другому. Это были учителя, которых присылали преподавать в нашу школу. То есть это были лучшие квартиранты, каких себе можно представить. Какое-то время жила у нас даже семейная пара: он -- учитель физики, она -- русского языка. Сейчас они уже старенькие, давно живут в Новгород-Северском. Когда я туда приезжаю, обязательно приходят на встречу со мной. Последний раз это было в 2000 году.
Я теперь понимаю, что на меня сильно повлияли не только те учителя, что жили у нас, но и наш сосед, тоже учитель, Михаил Степанович Тимошенко... Заметив, что я охотно читаю, а потом помню прочитанное, Михаил Степанович стал мне говорить то же, что и мать: дескать, учиться нужно, Леня, дальше. Но чтобы это стало возможным, необходимо было закончить десятилетку, а у нас в Чайкине была семилетка. Большой тяги к учебе я в своих сверстниках не видел. Все с облегчением завершили свое обязательное образование, окончив семилетку. В сентябре 1952 года только трое хлопцев, считая со мной, стали ходить за девять километров в Костобоброво, где была десятилетка. Я уже его упоминал, это было довольно большое село. Чем село отличалось, по дореволюционным понятиям, от деревни? Тем, что в селе есть церковь. Так вот, в Костобоброве была церковь, это было настоящее село. Моя мать была родом оттуда. Церковь, правда, через несколько лет сгорела.
Ходили мы втроем, ходили, но двое моих товарищей через какое-то время не выдержали и бросили школу. Все-таки это было довольно тяжело. Сразу за Карасями дорога (или то, что считалось дорогой) шла через лес. А в наших краях зимой пошаливали волки. Пугали меня и двуногими волками -- времена были лихие, особенно после огромной ("ворошиловской") амнистии 1953 года. В ту амнистию выпустили только уголовных, до политических дело дошло позже. Так что всякое могло быть. Бог, однако, миловал.
"Чтобы вовремя явиться в университет к подаче документов, мне пришлось просто сбежать прямо с сенокоса"
...Веселее всего было ходить после половодья, когда просохнет земля. В мае и в пять утра светло, и в восемь вечера. Весна уже не робкая, а уверенная, иногда больше похожая на лето. В такие утра свежий ветерок веселит душу, впечатление такое, что идешь по еще не открытой стране, в голову приходят замечательные мысли, образы, идеи и все время кажется, что вот-вот поймешь что-то самое важное.
Я был уверен, что каждый день вижу очень важную часть планеты, о чем люди пока просто не догадываются. Мне предстояло стать здесь учителем, преподавать детям литературу и историю. Плюс географию -- поскольку сельский учитель должен быть на все руки. Не исключено, что и физкультуру. На мое решение стать учителем повлияли, конечно, и родственники со стороны матери. Я уже упоминал, что учительницей была ее родная сестра. Когда стало понятно, что я, несмотря ни на что, дотяну до аттестата зрелости, вся родня стала мне советовать идти в университет. Надо сказать, и у меня, и у моих советчиков понятия о высшем образовании были не вполне четкие. Сам я в больших городах еще не бывал, знал только, что там есть институты и университеты, и что университет выше института, а значит, надо поступать в университет. Какое-то представление о факультетах я имел, но достаточно общее.
...Сразу было понятно, что я могу поехать только в Днепропетровск, хотя Харьковский и даже Минский университеты были географически ближе, не говоря уже о Киевском. В Днепропетровске жил двоюродный брат матери -- близкий человек, у которого можно остановиться на первое время, и это был решающий довод. Дядя работал на железной дороге и жил не в самом Днепропетровске, а на маленькой станции неподалеку, в казенном одноэтажном доме, где обитало еще несколько семей. Я жил у него, пока сдавал экзамены.
Колхоз не очень охотно отпускал молодежь на учебу: считалось, и не без основания, что наш брат уезжает навсегда (хотя я-то как раз искренне планировал вернуться!). Законного способа удержать меня у колхоза не было, но способы, как известно, существуют всякие.
Чтобы вовремя явиться в университет к подаче документов, мне пришлось просто сбежать прямо с сенокоса. К счастью, справку с места жительства давал не колхоз, а сельсовет. Эта справка при подаче документов в вуз заменяла таким как я паспорт.
Помню, словно это было вчера, как подхожу к огромному зданию Днепропетровского государственного университета имени 300-летия воссоединения Украины с Россией, спрашиваю у каких-то ребят, где приемная комиссия филологического факультета, втягиваюсь с ними в разговор, мы знакомимся. Одного зовут Витей, другого Игорем, и они с третьей фразы начинают убеждать меня, что нет никакого смысла идти на филфак, а надо поступать на физико-технический, так называемый "закрытый" факультет. Я бы, разумеется, с презрением отверг такое предложение, если бы не довод, приведенный Игорем (или Витей): "На филфаке ты будешь получать стипендию 180 рублей, а здесь 400!" Стыдно признаться, но этот довод оказался непобиваемым -- предстояли пять лет жизни на стипендию, помогать мне было некому. В эту минуту все и решилось.
"Первое время, пока не сумел одеться, как городской парень, стеснялся куда-нибудь ходить"
...Первые же месяцы учебы показали, что и на 400 рублей прожить исключительно трудно... Удивительно ли, что одно из моих главных воспоминаний студенческой поры -- это постоянное чувство голода. Как бы я выжил, если бы поступил на филологический? Вдобавок, я впервые заметил, как я одет. И заметив, первое время, пока не сумел одеться, как городской парень, стеснялся куда-нибудь ходить. Иной раз пригласят, хочется ужасно, но отнекиваешься -- физические константы, мол, надо срочно зубрить, боюсь срезаться. Сколько я пропустил вечеров с танцами во Дворце студентов из-за того, что не в чем было пойти, до сих пор обидно вспоминать.
Но нет худа без добра. Благодаря тому, что я на первых порах почти не участвовал в развлечениях своих товарищей, мне ничего не оставалось, как налегать вечерами на науки. Налегал, как показали ближайшие сессии, не напрасно. Некоторые сильно прослезились уже на самой первой. Игорь и Витя, убедившие меня идти на физтех, тоже прошли по конкурсу и стали моими однокурсниками. Мы уже 47 лет близкие друзья. Виктор Дмитриевич Хазов сейчас живет в Москве, а Игорь Григорьевич Ханин, наоборот, после того как много лет проработал в Москве, перебрался в Днепропетровск. Игорь и Витя были городские ребята, то есть днепропетровские, а я, естественно, больше общался с народом из общежития, куда меня после некоторых приключений (приключение -- это неприятность, воспринятая правильно) все же поселили.
...Несколько человек из общежития, и я в том числе, ходили вечерами разгружать вагоны -- классический приработок студентов. В летние месяцы я стал ездить на целину, на уборку урожая, возвращался к началу учебного года. У меня где-то до сих пор лежит медаль "За освоение целинных и залежных земель" и зеленая книжечка-удостоверение к ней. Там можно было подзаработать прилично. Первый свой костюмчик я купил на целине, кажется, в 1957 году. Из-за целины выбираться в Чайкино у меня получалось в основном на зимние каникулы.
Добирался я зайцем, на каких-то "шестьсот-веселых" поездах. Ехал на немыслимой третьей полке (или четвертой -- забыл уже, которая последняя, под потолком). Ехал, собственно, внизу, погруженный в народную стихию, но когда раздавался крик "Ревизоры!", в полсекунды взлетал наверх и там старался съежиться и стать незаметным.
Ревизоры тоже были не звери, делали вид, что ничего не замечают.
...Чтобы чувствовать себя увереннее, я уже на первом курсе освоил две замечательные городские безделки -- аккомпанемент на гитаре и преферанс. Преферанс очень хорошо упражняет память, вырабатывает стратегическое мышление, способность к комбинаторике, к сложным многоходовкам, обучает разумному риску. Играли на очень маленькие деньги, но мне проигрывать все равно было нельзя.
Поневоле я научился играть так, чтобы не проигрывать. Кстати, многие городские ребята, сколько ни старались, так толком и не освоили эту игру. Любовь к преферансу осталась у меня на всю жизнь, особенно мизер половить. Мне самому интересно, не забыл ли я это искусство после нескольких лет без практики...
...Должен признаться: сам я с первого курса физтеха и до начала 90-х годов украинским языком пользовался очень мало. Преподавание у нас велось на русском, учебники, техническая литература, техническая документация, делопроизводство на "Южном" и "Южмаше" -- все это было на русском. Своеобразный язык нашего Чайкина тоже не способствовал поддержанию моего литературного украинского.
В общем, за треть века я сильно от него отвык. Однако когда в октябре 1992 года газеты вдруг дружно начали писать, что премьер-министр Украины Кучма не знает украинского языка, что он спешно учит его с преподавателем, это было неправдой. При моей занятости по 15-16 часов в день, каким образом я смог бы выкроить время на занятия с преподавателем? На самом же деле язык был в моей памяти, никуда не делся.
"Вот уже почти сорок лет мы с моей русской женой неразлучны"
...В июне 1961-го меня сделали комсоргом "отряда" молодых специалистов, посланных чуть ли не на целый месяц на прополку -- в СССР самые мирные вещи милитаризовали почти подсознательно, отсюда отряды, дружины, штабы. Я должен был следить за трудовой дисциплиной, за тем, чтобы нужды людей полностью удовлетворялись, я должен был организовать их досуг.
В КБ "Южное" было много молодежи со средним техническим образованием, принятой на работу после техникума; под моим началом оказались, в основном, такие.
В первые дни непривычные к работе девчонки чуть не плакали от усталости, которую вечером как рукой снимало. Хотя я гонял всех на совесть -- ведь нам был установлен план, и его следовало выполнить, -- ко мне не относились как к надзирателю. Я привез магнитофон, гитару и вечерами становился душой общества. Одной маменькиной дочке по имени Люда работа давалась особенно трудно. Если бы я действовал по пословице: "Не ищи жену в хороводе, ищи в огороде", мне следовало бы обойти ее стороной. Но, смотрю, никак не справляется дивчина с заданием, обгорела вся, а еще ей полоть и полоть. В нашем Чайкине я таких чудачек не видел, даже любопытно стало. Помог ей дополоть грядку. Она оказалась родом из Воткинска на Каме, родины Чайковского, даже музыкальная школа, где она училась, была прямо в Доме-музее Чайковского. Когда Люда окончила 8 классов, ее семья переехала в Днепропетровск. Здесь она окончила механический техникум и теперь работала в КБ "Южное". 19 июня у Люды был день рождения, и я преподнес ей охапку красных роз -- ради такого случая разорил клумбу перед правлением колхоза. Через год мы поженились, и вот уже почти сорок лет мы с моей русской женой неразлучны...".
